– Завтра все узнаешь, – фыркнул сквозь зубы Борис. – А сейчас я иду проблеваться.

Борис уже собирался задвинуть за собой люк, но вдруг у него возникло ощущение, будто он что-то забыл. Борис вернулся, подошел к Симеону и от всей души, не жалея косточек, врезал ему в лоб. Симеон потерял сознание. Боря сказал «До завтра» и спустился вниз – к выходу. Его действительно тошнило.

* * *

Деньги сами плыли в руки. Но просто денег Борису было уже мало. Упустить такой шанс нельзя. Он дается один раз в жизни. Симеон, естественно, вывернет все карманы и отчалит в СССР, а там его не достать. Да и здесь грех медлить. Эта шельма раскопает малейшую возможность увернуться от возмездия. К тому же он наверняка уже сидит на чемоданах. Возьмет и уедет. Ищи ветра в поле. Борису не давала покоя одна сногсшибательная идея.

«Ограничиться деньгами? А не маловато ли для этого извращенца? А что, если… Это неимоверный риск, – по коже бежали мурашки. – Что, слабо устроить свою собственную жизнь, жизнь Лены и ее детишек». Раздумывать было некогда. Он пошел к епископу требовать выполнения условий, ввергших Симеона в такой ужас, который по мощи можно было сравнить лишь с тем состоянием, что постигло епископа во время ночного визита Бориса в часовню. Однако Симеон выполнил все, как и обещал…

Что касается денег. Сумма, запрошенная Борисом, превышала плату Седому и Кабану, которая причиталась этим жуликам за похищение новорожденного, не в три, как было условлено с ними, а в четыре раза. Она равнялась сорока тысячам шиллингов. У епископа не оказалось столько денег, поэтому часть из них, а не хватило пятнадцати тысяч, он выплатил иконами, списанными задним числом. Это доставило Борису особое удовольствие. Ведь роли теперь переменились.

Перед глазами стояла та злополучная икона святителя Николая, с которой все началось. Теперь Симеон был самым что ни на есть вором. Стоимость икон взялся определять сам Борис, на глаз. Рыская в загашниках кафедрального собора, Борис самолично выбирал иконы, которые, на его взгляд, подходили для расчета.

Его будоражил азарт и мало занимало место действа. Его «праведный гнев» никак не стыковался с той авантюрной игрой, что он затеял. Он сознательно отгонял от себя импульсы совести, не стесняясь вершить свой суд в доме молитвы, там, где воспевается имя Создателя и где живет память о Его любви. Он делал то, что казалось ему выгодным, уподобляясь изощренной местью своему врагу, на которого должна была обрушиться совсем иная кара.

Борис отобрал семь икон, сказав взопревшему Симеону, присутствовавшему на процедуре отбора: «Этого будет достаточно, чтобы покрыть недостачу в пятнадцать тысяч». Когда покончили с деньгами, Борис изложил очередные требования. Он сказал:

– Не тешь себя иллюзиями, что общаешься со мной в последний раз. Я намерен ехать в Киев вместе с тобой. Ты возьмешь с собой Елену Родионову и своих родных детишек.

Услышав это, Симеон забыл, как дышать, и поперхнулся собственной слюной. Ему вдруг подумалось, что спасительной соломинкой может стать здравый смысл его шантажиста. Глотая слова, епископ произнес:

– Вы же прекрасно понимаете, что я не могу иметь детей и не могу взять их с собой. Это то, что никак не утаить. Это сразу бросится в глаза. Где они будут жить? И вы… Кем я вас представлю в Киеве…

– Буду жить с тобой, папаша, – перебил Борис. – И я буду рядом. Меня устроит какой-нибудь пост в управлении экзархата.

– Что?! – Растерянность сменилась безысходностью. Симеон понадеялся на другой довод. – Как я могу все это устроить, минуя КГБ? Вы же даже не кончали духовной семинарии. Я уже не говорю об академии. Да вы просто не справитесь. Абсурд.

– С тобой же справился, – Борис был непреклонен. – Препятствия, которые видишь ты, – твои проблемы. Детишки и Лена тебя тоже стеснять не будут. Никто и не подумает считать ее твоей сожительницей. Даже наоборот, стоит тебе объявить, что ты приютил, взял на воспитание двух сирот из детского дома и разделил свой кров с глубоко верующей женщиной, пожелавшей стать крестной матерью бедным детишкам, и Ваше блаженство предстанет эталоном христианского милосердия. Лена на глазах у честного народа примет у тебя своих же собственных детишек после того, как ты окунешь их в купель, и будет считаться крестной. Лучше ничего не придумать, чем омовение у всех на виду. Вряд ли кто сообразит, что вся эта церемония с крещением для отвода глаз. Ведь ты же артист, батюшка. Все сделаешь, как подобает.

– Вам не добиться этого! – испугавшись собственной смелости, воскликнул епископ.

– Тогда тебе не ехать в Киев, – жестко пресек его Борис. – Слушай внимательно… Тебе самому выгодно, чтобы я был рядом. Я ж с тебя пылинки буду смахивать. А если буду Шалтаем-Болтаем неприкаянным, мало ли что мне в голову взбредет в отношении тебя. Ты должен сделать так, чтобы не только ты, но и я был заинтересован в твоей незапятнанной репутации. Усек? Так что шевели мозгами. Ты же умный. Свяжи из всех своих извилин клубок, брось его перед собой, и он тебе нужную дорожку укажет…

Избавиться от напросившихся попутчиков Симеон не смог, хотя очень-очень хотел. Он ломал голову в поисках выхода вплоть до самого отъезда. Но мозговые потуги не помогли ему пересечь границу налегке. Судьбу не обманешь. Нагрузка в четыре человека следовала в восточном направлении вместе с ним, в одном вагоне.

Симеона уложили на верхнюю полку. Боря устроился под ним, Лена с детьми ехала в соседнем купе. Она не знала, что выйдет из этой страшной затеи Бориса, но все же решилась сыграть еще раз в кости с собственной жизнью. Борис снова раздул огонь ее затухающих грез…

Да и сама Лена не в силах была подавить свое «я». Даже Борис не ожидал, что Лена, которая осудила его за содеянное, так легко согласится оставить Европу. Он не уговаривал, ведь здесь на нее давил даже воздух. Лена покидала древний город без капли жалости. Вена, испустившая имперский дух, осталась позади. Впереди был Киев.

* * *

Киев стал для Бориса воплощением его мечты о беззаботной в целом жизни. Он считал свое нынешнее житье-бытье таковым, потому что было достаточно способов не остаться нищим и не думать здесь о деньгах. Борис спрашивал себя, чего еще может желать человек, видя, что Лене мало этой обеспеченности.

В первое время он объяснял пасмурность на ее лице адаптацией к новым условиям, но затем с удивлением для себя отметил, что Лена проявляет неподдельный интерес к изучению структуры экзархата, к финансовой деятельности и кадровой политике церкви. Он стал замечать, как она преображается, когда вникает в какой-нибудь интересующий ее вопрос, который касается то распределения денежных средств по епархиям, то интриг двух несносных архиереев, сцепившихся в драке за какую-нибудь должность, то претензий запрещенных конфессий на право иметь собственные приходы или еще чего-нибудь заковыристого.

Борис не догадывался вначале, зачем ей все это надо, если это не было интересно даже ему. А ведь он досконально должен разбираться в таких вещах, хотя бы потому, что занял-таки не последний пост в управлении экзархата. Да, Симеону удалось сделать невозможное. Фальшивые документы об окончании духовной академии Борисом Сумцовым вовсе не были фальшивыми в смысле изготовления. Диплом, подсписи, печать и аттестат – все было настоящим, комар носа не подточит.