Господи, неужели „Кострома»?

Не помню. Может, и не Кострома, а Колыма. Но что-то русское.

Россия это вещь. В России ещё так много действительности!! Крупной, нажористой, дурно пахнущей, аппетитной действительности. Они этого ничего не понимают, аборигены. Я понимаю. Но мне туда, в действительность, уже никогда не попасть. Я очерчена – вокруг меня ментальная пустыня, моя пустыня. Пустыня, звёзды, ночь, тишина. Я полежу на песке и пойду дальше, сама себе странник и верблюд несущий.

Да, пришлют убийцу и не предупредят. Почему-то мне кажется, что это будет быстро и сразу. Не болезнь. Не безумие. Что-то иное.

Но я не готова еще. Мне следует записать кое-что – для порядка. Я всегда любила порядок. „Приключилась на твёрдую вещь напасть». Что, разве это я написала? Если и не я, то почти что я».

«Я Роза Штейн, хотя это ничего не значит. Я решила записать некоторые ходы своих мыслей. Вот и всё. Кто это прочтёт, мне безразлично.

Ведь это всё равно – опубликовать книгу тиражом сто тысяч или исписать одну-единственную тетрадь. И то и другое будет принято к рассмотрению. Будет. Я знаю. Я знаю даже, что можно и ничего не писать, только думать, а можно и не думать вовсе – весь человек, каждый человек от рождения до смерти принят к рассмотрению.

Как звук или изображение жалкая человечья техника переводит на цифру, так они переводят человека на свой язык.

Так что им я известна. Я пишу не для них. Я пишу для тех, чья жизнь ещё находится в фазе соединения с материальным носителем. Для экспериментальных существ, воображающих иногда, что кого-то интересуют их счастье или страдание.

Для низов, для заключённых, для «терпил» творения. Для людей. Для воображаемых людей, которые эдакими пёстрыми облаками сейчас колышутся перед моим мысленным взором. Потому что никто этого читать на самом деле не будет, а если и будет, то это всё равно – нет ничего более фантастически ненужного людям, чем то, что я хочу написать. К тому же я пишу голыми смыслами и не умею рисовать обольстительные картинки, а им нужны картинки. Весёлые картинки, страшные картинки. Ещё им нужны любовь и жалость, а у меня ни любви, ни жалости нет. Я дочь пустыни, где нет таких источников. Любовь и жалость – это для вечно мокрой Алёнки…»

«Самой загадочной мыслью, когда-либо пришедшей в голову человека, была мысль о существовании доброго и справедливого Бога, а самым поразительным явлением в человеческой истории – упрямство, с каким человек защищал и оправдывал этот фантомный образ. Впрочем, можно ли это называть мыслью? Ни одна мысль не продержалась бы так долго, и ни один образ не передавали столько веков из рук в руки. Значит, тут «горячая точка», тут, на этом месте, ловят человеков и тут не одна чья-то голова вскипала. Трудились всем миром! Сколько изворотливости, сколько хитрости, сколько таланта ушло на эту мечту-химеру.. Так поступают только страстно влюблённые, когда вопреки очевидности желают удержать в своём сердце желанный предмет, и главное – заветное к нему чувство.

Человек влюблён в Бога! Влюблён, как глупая женщина, наделяющая возлюбленного всеми существующими и несуществующими достоинствами! Он и благ, и всеведущ, и всемогущ, и вездесущ, и совершенен, и прекрасен. Он податель всего… „Пусть мне докажут, математически докажут, что истина вне Христа – я останусь с Христом, а не с истиной», – воскликнул ФМ. Разве же это голос разума? Это голос любви. Может, для того и были налеплены куклы из праха, чтоб умную и холодную Вселенную вдруг пронизал дурацкий и трогательный вопль любви? Неистовой, безрассудной любви. Жаждущей и ждущей ответа.

А ответа нет. Как – столько веков страстных молений, подвигов, уверений в любви и верности, тысячеустые хоры, вопящие о милости и снисхождении, – а „красавица» наша даже и не взглянула на бедного влюблённого? Как же быть тогда с её добротой и справедливостью?

Да очень просто: надо объявить, что воздыхатель недостоин. Какой-то он шлимазл вообще. Жалкий какой-то, неинтересный. Всё умоляет, сочиняет стишки да книжки, плачет… Тут много кто постарался, объясняя нам, до чего ж мы грешны, несовершенны, слабы, дурны и глупы. Ай-ай! Как детки-то плохи! В кого бы это они уродились, вот что интересно? Не в мать, не в отца, а в проезжего молодца, что ли?

Ну, словом, мы извернёмся в любом случае. Подыхая на больничной койке, заточённые безвинно в темнице, потеряв близких, проживая среди рехнувшихся соотечественников в обезумевшей стране, – мы всегда сможем объяснить, почему сами виноваты, дурны, грешны, а никак не Он. Нет, только не это. Лучше пусть Его не будет, чем Он будет и будет виноват…»

– Это всё? – спросил Господь Бог.

Ангел с книгой в руках взглянул на нас и, казалось, в одно мгновение всех пересчитал.

– Всё, – отвечал он и добавил: – Это была, о Господь, очень маленькая планета.

Бог внимательно оглядел всех нас.

– Итак, начнём, – промолвил он.

Герберт Уэллс. Видение Страшного суда

Красная тетрадь. Записки Розы

(продолжение)

«Вопрос об ответственности творца за творение существует исключительно для людей, занятых так называемым „творчеством». Сами с себя, а уж тем более с себе подобных мы частенько спрашиваем строго. Дескать, а что это ты тут понаделал, понаписал? Ты на кого руку поднял? А что это у тебя герой вытворяет – ты куда смотрел? Чего ты взялся людей мутить?

Вопроса об ответственности Творца за творение мы не можем ни решить, ни даже поставить толком. Их было лишь двое: библейский Иов и наш ФМ (скорее всего, то было одно и то же существо). Им (ему) – было позволено задать свои вопросы. Дух великого страдания возопил к Творцу и был выслушан. Это много. Это вообще предел возможного – что он был допущен и выслушан.

Дух великого страдания был настолько красноречив, насколько это возможно человеку. Если у Иова аргументами были только его собственные муки, то ФМ разжился ещё и бесспорными фактами всей последующей истории. Он хорошо и длительно готовился. Он старался.

Ответа не было и ему.

Л что, если ответа не было, потому что ответить было нечего?

Как так? Да так. Неистовая влюблё-о-онность в фантомный образ, как известно, заслоняет реальность, искажает черты действительного, живого лица. Мы ничего не понимаем о Создателе, потому что не желаем видеть реального, живого, существующего Создателя.

Разве будет ошибкой предположение, что весь облик и сама суть творения исходят из личности Творца?

Какова будет эта личность, если мы выведем, вычислим, познаем её из облика и сути творения?»

«Удивительно, что до сих пор люди, умные, даже проницательные существа, обладая таким изрядным запасом времени, таким объёмом разнообразных наблюдений, не свели всего изученного вместе и не создали подлинного исследования, совокупного портрета личности своего Творца. Нет, они либо напрочь отрицали очевидное – Его существование, – либо предавались сладострастным грёзам о всемогущем и любящем их Господине, у которого когда-нибудь концы сойдутся с концами в Его премудром гроссбухе и Он всем воздаст по заслугам. Совсем уж хитро вывернулся воздушный гимнаст Ницше, сообщив господам в шёлковом белье, что Бог умер, – ну, те не сильно плакали, – но, надо думать, настоящего Создателя, пользующегося отменным здоровьем, наш шалун несколько рассмешил, если Он был в хорошем настроении, и разозлил – если Он пребывал в плохом. Думаю, сначала рассмешил, а потом разозлил. Или вы хотите последовательности от создателя вулканов и тайфунов? Вы в самом деле ищете соразмерности в изобретателе слона и бегемота, сотворением которых наш Непостижимый так мило похвалялся перед Иовом?