– Марина Валентиновна что-то такое мне говорила, да… про мир без свойств…

– Она мне звонила. Несколько раз. Под кайфом всегда. Очень боялась.

– Смерти?

– Внезапной смерти. Что не успеет уладить дела, поговорить со всеми, проститься. Что всё будет мгновенно.

– И всё так и вышло.

Обруганный снег таял на лице Розы, и оно блестело в унылом больничном свете фонарей.

– Марина всегда была химической девушкой. Она раньше всех стала курить, научилась пить водку, а потом и доставать вещества. Кофеин в ампулах раздобудет, отломит носик и пьёт, прямо из ампулы. Бодрит, говорит! Я смотрела на эти игры с брезгливым ужасом. Поразительно, как долго она продержалась и как чудесно выглядела притом. Правда, она много удовольствия получала…

– От чего?

– От самой себя. Счастлив тот, кому доступно это блаженство! Марина упивалась звуками своего голоса, обожала свою внешность, восхищалась собой на сцене. Всё её поведение было, точно мёдом, намазано кайфом самообожания. Я думаю, привязанность к нам – это был предел её человеческих возможностей, но, вы знаете, этот мёд любви к себе и делал её неотразимой, на него залипали, приклеивались. Полная противоположность мне! Я никогда не любила себя. Никогда. Ни минуты. Даже не догадываюсь, что это за чувство… Не знаю, смогла бы Марина грамотно постареть; по-моему, нет. Она хорохорилась, но была ведь на грани паники. При всей её моложавости – фантастической моложавости! – через три-четыре года пришлось бы идти под нож пластического хирурга. Как это дико – зависеть от двух квадратных дециметров кожи своего лица… А впрочем, лучше ли зависеть от килограмма своего мозга? Ха. Может, всё и к лучшему в этом лучшем из миров? Кстати, в этом регистре рефлексии – хорош ли наш мир и лучший ли он из возможных – было сказано много забавного…

Она шла скорым широким шагом человека, не привыкшего приноравливаться к спутникам; частенько значительно опережала Анну, и не подумав остановиться или сделать паузу в разговоре. Расстегнула шубу, жадно вдыхала тяжёлый влажный воздух. На предостережение Анны лишь презрительно дёрнула головой.

– Я, знаете, иду путём Гёте. Он в юности был крайне болезненным, но с годами поразительно окреп и умер практически здоровым: свидетели дивились его мощному телу без признаков старости. Это весёлые проделки духа… Как вы думаете, что такое дух?

– Напрямую определить трудно… это нечто, связанное с творческим критическим разумом… самосознание жизни…

– Не имеющее материальной формы?

– Не имеющее видимой глазу материальной формы.

– Человек вырабатывает его сам или он вселяется в человека?

– Опаньки, – засмеялась Анна. – Откуда же мне знать? Может, и так и эдак. И ещё как-нибудь.

– В человечестве, – заметила Роза, – давненько бродит идея о великих божественных существах, в которых дух, называющийся также «премудрость», соединён с женской природой. Или, во всяком случае, выступает в женском образе. Хтонические женские божества чудовищны, в них все свойства бесформенны, громадны, они рождают и уничтожают порождённую жизнь, их страсти неотрывны от преступлений. И вдруг от монструозной Иштар мы переходим к эллинской Афине! Строгая воительница, вышедшая из головы Зевса, заведует мудрым и серьёзным мироустройством и не замечена в бесконечных адюльтерах и мезальянсах. Она, рожденная непорочно (прямо из головы), воплощает какую-то одну, но важную мысль отца, и только её. В православном космосе мы находим странный образ по имени «София, премудрость Божья», фигурирующий на иконах как довольно крупная полуженщина-полуптица, в красном одеянии. Однако в Книге книг ни о какой красной женщине с крыльями не говорится – образ проник контрабандой, из гностических еретических учений, вычищенных ортодоксами из богословской жизни грубо и оттого нетщательно. София гностиков – падшее, заблудшее божество, сделавшее ошибку в выборе супруга и родившее несовершенного Демиурга, который, собственно, и есть творец нашего мира.

Но ни о каком несовершенстве Бога для христиан речи идти не могло, а потому София была омыта от подозрений, переодета и переназвана. Из матери несовершенного Демиурга она становится мудрой мыслью всеблагого и всеведущего Творца… Отголоски образа «Божественной премудрости» мы найдём и в сказках, где постоянно встречается нам некая «умница», спасающая мужа, город, царство, а вспомните нашу блуждающую по сказкам Василису Премудрую – откуда она взялась со своим запасом молодильных яблочек и ясновидящих блюдечек? Афина, София, Василиса, мудрые царицы и «умницы» сказок – не есть ли это развитие одной и той же темы, столь же коварной и двойственной, как всё на этом свете? Поскольку из-под величавого лика «Божественной премудрости» в женском виде все-таки торчит гнилая, ядовитая, но непреодолимая, преступная, ужасная, но столь многое объясняющая, такая простая и очевидная мысль гностиков?

– Всё это бесконечно любопытно… – растерянно ответила Анна. – Но вы это к чему?

– К тому, что вижу повседневно и о чем много читала. К тому, что прививка духа к женской земной природе – назойливо повторяющийся, мучительный, трагический и неудачный эксперимент. Вот будто кто-то – да хоть та же Премудрость Божья, Афина, София, Василиса – хочет воплотиться и не может. Потому, что мир, который создал её сын, ещё ниже и несовершеннее, можно сказать – дегенеративнее, чем она сама, если продолжать бредни гностиков…

«А, это она о чём-то своём, заветном», – подумала Анна.

– Так ли всё безнадёжно и трагично. Роза Борисовна? Кое-что ведь удаётся. Вся Премудрость целиком, конечно, в отдельную ограниченную индивидуальность не влезает. Но ведь были и есть и святые, и подвижницы, и воительницы, и правительницы… и сочинительницы. Да и вообще, наверное, прививка духа к любой природе, хоть женской, хоть мужской – дело трудное…

– Развитие духовного начала в женщине в девяноста девяти случаях из ста приводит её к самоотрицанию и ненависти к своей природе.

– Да неправда!

– В одном оставшемся, в лучшем случае – к равнодушию.

– Не могу согласиться. Вот вы сами, вы лично, что – разве ненавидите себя?

– Ненавижу, – сказала Роза.

Они уже возвращались, подходили к дому, и Роза остановилась у решетки К..кова канала, напротив колокольни Ни….ского собора. Роза отвернулась от собеседницы, оперлась о решётку и глухо сказала:

– У меня странное ощущение: когда я говорю с вами, я вот будто бы ни с кем не говорю, и тем не менее я не одна. Чувство присутствия никого… Говорить легко. Вы словно бы ничего не излучаете… Вы не подумайте, будто я какой-то бунтарь, еретик, восстающий против порядка вещей в Божьем мире. Эдакий горбатый Иван Карамазов пятидесяти шести лет, еврейского происхождения и в юбке, который собирается властной рукой ткнуть Создателя, как нашкодившего котёнка, носом в смрадные страдания человечества… Поймите – это не бунт. Бунтовать может тот, кто ощущает хоть какую-то силу в себе, за собой, чувствует истину, пусть и ложным чувством, – но я-то знаю, что ни силы, ни истины во мне и со мной нет. Какой же возможен бунт на таких основаниях? Истина вне меня. И она мне… отвратительна. Это так и я с этим живу и буду… наверное… смиренно жить дальше, зная истину и зная, что она мне отвратительна.