— Что-о-о?! — аж задохнулся подпоручик и потянулся за своей саблей.

— Господин подпоручик, ну что вы так кричите?! — Побледневший лекарь заслонил собой Егорова. — Командир особой роты егерей поручик Егоров столько крови сейчас потерял! Тело командующего и полковое знамя сумел у турок отбить, сам вон весь в ранах сейчас, кровью изошёл, а вы… Ну как же та-ак, Ваше благородие?!

Офицерик обошёл его стороной и заметил офицерский горжет на лежащем рядышком доломане.

— Поручик Егоров?! Особая рота! Это вы?! — пробормотал он сконфуженно. — Простите великодушно, я ведь этого не знал. У вас повязка на голове, офицерский мундир снят, знаков различия на вас нет. Примите мои самые искренние извинения за эту досадную ошибку и недоразумение! — Розовый цвет с его щёк сошёл на белый. Он как-то неловко поклонился, шаркнул ножкой в высоком сапоге и упорхнул к генеральской свите.

— Спиридонович, скоро ты? Долго ещё будешь меня здесь мучить? — буркнул Егоров. — Спать я хочу, не могу. Слабость. К земле меня клонит…

— Сейчас, сейчас, Алексей Петрович, последние два стежка осталось, и ещё петельку затянуть, — ворковал над ним ротный лекарь. — Если бы господин подпоручик не помешал — так уже бы и закончили. Ещё немножко!

В свите генерала пошло какое-то шевеление. Подпоручик, как видно, что-то там объясняя, показал в сторону группы егерей с Егоровым, и генерал, кивнув, направился к ним.

— Доломан накиньте! Быстро! — зашипел Лешка, вставая с трудом с места и опираясь на древко знамени.

— Нельзя вам сейчас вставать, Ваше благородие! — причитал лекарь.

— Ваша светлость, особая отдельная рота егерей главного квартирмейстерства армии приняла бой в составе дивизии Вейсмана. Генерал геройски погиб на моих глазах со шпагой в руках. Тело его удалось отбить.

Немолодой уже князь Голицын молча оглядывал пошатывающегося перед ним егерского офицера. Посмотрел на лежащие вокруг трупы османов, на развернувшееся и полощущееся на ветру полковое знамя.

— Мне-то его отдашь, поручик? Или тоже пошлёшь куда положено? — Он с мягкой улыбкой протянул вперёд руку. — Давай, соколик, давай, ослаб ведь от ран, я сам его подержу, а потом хозяевам передам.

— Возьмите, Ваше сиятельство, — пробормотал Лёшка и, оставшись без опоры, чуть было не рухнул на землю.

— Держите командира! — крикнул егерям генерал. — Крепко его держите! И ты, лекарь, смотри за ним, головой теперь за него отвечаешь, с тебя и спрошу! — и мягкие до этого глаза князя блеснули сталью.

* * *

Дивизия стояла на месте боя всего сутки, дожидаясь возвращающихся после преследования неприятеля. Основные подразделения русской армии в это время, сняв осаду с Силистрии, двигались к месту переправы через Дунай. Дивизии Вейсмана теперь было нужно совершить стремительный марш по тылам турок для соединения со своими главными силами. Ни один из многочисленных османских отрядов, имевшихся в это время на правом берегу, не посмел заступить ей дорогу или даже приблизиться. С распущенными знамёнами, под барабанный бой полки Вейсмана вышли к Гуробалам и переправились через огромную реку.

Армия оплакивала своего любимого генерала. Друг Вейсмана, Александр Васильевич Суворов, никак не мог поверить в гибель полководца. Памятны его слова: «Вейсмана не стало — я остался один!»

Мало что сохранилось в исторической памяти народа об этой легендарной личности. Всё как-то затерялось на третьем плане наших представлений об истории русской императорской армии, отодвинутое в тень памяти новыми победами Николая Репнина, Григория Потёмкина, Михаила Каменского и Александра Васильевича Суворова. Поколение же участников и непосредственных свидетелей первой войны с Турцией эпохи Екатерины Великой знало и восхищалось погибшим на поле боя полководцем.

Сама императрица писала в ответ на пространное донесение Румянцева об отходе русской армии за Дунай: «С победами, полученными вами за Дунаем, от всего сердца вас поздравляю и желаю, чтоб вы завистникам всегда ответствовали победами. Смерть храброго генерал-майора Вейсмана мне чувствительна весьма была, и много я об нём жалею».

Гибели генерала Вейсмана был посвящен отрывок в оде «Водопад» Гаврилы Державина, самого знаменитого поэта России восемнадцатого века.

Тело барона было забальзамировано в крепости Измаил и отправлено для захоронения на Родину героя, в Лифляндию, на мыс Сербен.

На созванном двадцать четвёртого июня военном совете армии генерал-фельдмаршал Румянцев постановил отступать за Дунай. Штурм сильной крепости со столь многочисленным гарнизоном, по его словам, сулил огромные потери и мог окончиться неудачей. Дальнейшему наступлению мешал недостаток провианта, боевого припаса, фуража и крайняя изнурённость кавалерии. Штурмовать же Силистрию командующий более не считал необходимым, ибо недавний манёвр Нуман-паши показал, что эта крепость не является ключом ко всей турецкой обороне, и при восстановлении сил необходимо будет бить турок в направлении Базарджика, Варны и Шумлы.

Сложилась парадоксальная ситуация. Русские войска разбили все основные полевые армии неприятеля на правобережье Дуная. Они взяли в осаду его главную крепость в Силистрии и открыли путь вглубь земли Османской империи, но, не добившись окончательной победы над уже деморализованным противником, армия уходила на свой берег.

— Не дал добить их высокопревосходительство турку! Оправятся они, а опосля сызнова их штыком отсель выковыривай, — ворчали солдаты в отходящих колоннах.

Русские полки и батальоны переправлялись на левый берег. Многие из солдат и офицеров шли в кровавых повязках. Командира особой роты егеря несли сами на носилках. Лёшке было плохо. Сказывалась большая кровопотеря.

— Ничего-о, сдюжит их благородие! Спиридонович говорит, что организма у них молодая и крепкая, — успокаивал солдат Карпыч. — Быстрее бы на свой берег, что ли, уйти. Как бы не растрясли мы ненароком господина поручика. Поаккуратнее там, Саввушка! Чай не со свово промысла возвращаешься, не с мешком за спиной.

— Да я стараюсь, дядь Вань! — пробасил здоровяк-помор, стараясь ступать с осторожностью. — Дорога только вся в рытвинах, да ещё и скользкая!

Со вчерашнего дня над придунайской низменностью зарядило дождём. И все дороги вмиг превратились в настоящее мучение для войск. Многое из трофейного имущества приходилось теперь бросать на обочинах. Старались выволочить пушки, на них учёт у главного интендантства армии был особый. Вот и упирались десятки измазанных с ног до головы грязью солдатиков, глядя с тоской вперёд. А до берега им были ещё долгие и долгие вёрсты.