— Нет-нет, говори, — спохватившись, я часто закивала головой, — мне на самом деле интересно твоё мнение на этот счёт.

— Ладно, — Лена снова улыбнулась. — Бывают такие убеждения, они как заноза под кожей — попадают откуда-то извне и никак не могут прижиться. Человек страдает от болей и неудобств, но вынужден смириться, ведь заноза уже, можно сказать, часть него самого. В какой-то момент в месте, где поселилась зловредная колючка, возникает нарыв, мучения достигают пика, а затем тело изгоняет чужеродный предмет, и наступает облегчение. Хотя иногда ситуация складывается не так благоприятно, и человек до конца дней своих вынужден мучиться из-за того, что в его организме обитает инородное тело, то и дело заставляющее корчиться от боли. Я к чему веду, то, что ты держишься за убеждения, которые не приносят тебе ничего кроме боли, самоосуждения и чувства вины, очень напоминает историю про занозу. Тебе не кажется?

— Возможно, но если отменить моральные законы, наступит хаос, в мире будет царить разврат и грязь.

— Наступит хаос из-за того, что ты будешь горячо целоваться с мужчиной, которого любишь, и не станешь себя за это осуждать? Из-за того, что он будет ласкать твоё тело, а ты без чувства вины будешь получать от этого удовольствие? В чём же будет заключаться хаос? Мне кажется хаос — это то, что творится в твоей голове.

— По-твоему выходит, что я могу пуститься во все тяжкие и ни за что себя не корить. Если все так будут поступать, мы ничем не будем отличаться от животных.

— Что в твоём понимании значит «пуститься во все тяжкие»?

— Спать со всеми подряд.

— А ты этого хочешь?

— Нет.

— Тогда почему мы должны это обсуждать?

— Потому что ты говоришь, что нет никаких моральных законов, что все могут делать, что хотят.

— Разве я такое говорила? Это ты пытаешься приложить мои слова сразу ко всем людям, а я говорю лишь о тебе. То, что хорошо и правильно для одного, совершенно неприемлемо для другого, поэтому я не хочу обсуждать всё человечество в целом, каждый поступает так, как ему подсказывает совесть, опыт, уровень развития. Я лишь хотела, чтобы ты сама задала себе вопрос: на самом ли деле эти убеждения твои или всё-таки кто-то навязал тебе их, без твоего разрешения вложил в голову и заставил по ним жить?

Передо мной сразу возникло лицо матери — строгое, холодное. Мне стало не по себе. Её глаза словно осуждали меня за мои мысли, за этот разговор, за то, что я слушаю подобные кощунственные речи, и, самое ужасное, за то, что мне хочется с ними согласиться.

— Однажды я сама подумала о том, что мои убеждения несправедливы и отравляют мне жизнь, — медленно проговорила я. — Тогда я была с Сашей. Он вышел из комнаты и оставил меня одну. Я почувствовала разочарование и горечь. Я злилась на что-то внутри меня, на что-то, не дающее мне наслаждаться жизнью, любовью, свободой. Но потом я пришла в себя. Привычное самоосуждение вернулось с новой силой, и подобные безнравственные мысли больше в моей голове не возникали.

— Мне так жаль, — Лена взяла меня за руку. В её голосе звучало сопереживание.

— Возможно, ты права. Думаю, эти взгляды были привиты мне с детства, но меня лишь хотели защитить от ошибок, от боли и разочарований.

— Не сомневаюсь. Бесспорно, всё это делалось из лучших побуждений. Но ты не считаешь, что у каждого человека должно быть право на его собственные ошибки, собственную жизнь и собственный опыт?

— Иногда лучше учиться на чужих ошибках.

— А разве кто-то учится?

Я задумалась. Мой дедушка так и не узнал, что воспитывал чужого ребёнка. Он умер, когда маме исполнилось тринадцать. А в двадцать она узнала правду о своём происхождении.

После известия о беременности своей возлюбленной её отец, мой родной дед — рыжеволосый красавец атлетического телосложения — сбежал. Бабушка была раздавлена чувством стыда и позора, нависшим над её головой. Она хотела покончить с собой, но весьма своевременно к ней посватался один из её давних ухажёров — высокий, худощавый брюнет. Я видела его фотографии, он не был красавцем: слишком крупный нос резко выделялся на узком продолговатом лице, под высоким лбом из-под густых тёмных бровей сосредоточенно вглядывались в окружающее пространство маленькие светло-карие глаза, худые впалые щёки были плохо выбриты и довершали неряшливый образ. Он был суров, нелюдим и скрытен, не любил шумных компаний, которые так нравились бабушке, и с трудом находил общий язык с людьми. Но у него было хорошее образование и имелись некоторые сбережения, что хоть и не полностью, но сглаживало шероховатости внешности и характера. Бабушка не любила его и боялась, но от безысходности и желания скрыть свой позор, не раздумывая, дала согласие и стала его невестой. По её требованию свадьбу сыграли незамедлительно. Жених так и не узнал, что был одурачен и взял в жёны беременную девушку. Отношения у них складывались сложно, а когда родилась мама, свелись к холодному безучастному сожительству. Думаю, мой так называемый дед впоследствии был обескуражен отсутствием каких-либо тёплых чувств у своей жены и потому отстранился от неё. Возможно, он догадывался о причине, по которой бабушка столь поспешно вышла замуж, но ничем себя не выдал. Почти через четырнадцать лет совместной жизни у него случился обширный инфаркт миокарда. А по истечении семи лет после его смерти бабушка, наконец, решилась рассказать маме всю правду. «Я совершила ужасную ошибку и горько за неё поплатилась. Вот почему я воспитывала тебя в такой строгости. И если у тебя будет дочь, ты будешь воспитывать её так же. Ни ты, ни твои дети не должны повторить моих ошибок», — сказала она ей.

Я эту историю знала с самого детства, бабушка рассказала мне её сама, боялась, что не доживёт до моего совершеннолетия и не успеет наставить на истинный путь. «Запомни, детка, — говаривала она, хлопая меня по колену своей сухой, покрытой коричневыми старческими веснушками рукой, — как только ты дашь мужчине то, чего он хочет, совершишь мерзость, ты попадёшь в ловушку, станешь грязной, порочной и никому не нужной, а мужчина этот навсегда потеряет к тебе интерес. Зачем покупать то, чем уже воспользовался?» Я впитывала её слова как губка и самоотверженно давала обеты. Мама же никогда не наставляла меня столь прямо и открыто, её тактика была иной. Строгие, непоколебимые принципы сделали её характер жёстким, несгибаемым. Она всегда старалась поступать как следует и тем самым подавала мне пример. У нас были довольно близкие отношения, я всегда считала её своим другом, но в глубине души боялась сделать что-то не так, ослушаться её и быть отвергнутой. Иногда мама будто пронизывала меня строгим, холодным взглядом, и мне казалось, что она видит мои мысли насквозь. Уверенность, что я ничего не смогу утаить от этого всевидящего взгляда, заставляла меня жить в постоянном напряжении и придерживаться установленных правил. Если бы я не сделала эти правила частью себя, если бы не убедила себя в том, что они мои собственные, я неизбежно сошла бы с ума.

— Моя мама училась на чужих ошибках, — ответила я подруге после некоторой паузы.