дозваниваться до диспетчерской и проверять, когда муж вернулся из рейса. Ее муж был шофером, возил грузы в отдаленные уголки страны. Его брезентовый плащ висел тут же на вешалке. Но тетя Паша тем не менее спрашивала в трубку: «Вернулся?.. А когда?.. Вчера или сегодня? Вы по графику посмотрите… Да, по графику… у Зизюкиной…»

Я вышел во двор. Навстречу бежал домоуправ. За ним гнались ребята. В руках домоуправ сжимал мяч и шило. Ребята выли от ужаса. Мячи тогда стоили дорого…

…Я позвонил Вовке из автомата и договорился встретиться с ним в проходном, у немецкой «кирхи»… Голос у Вовки был радостный, он не умел долго злиться…

Мы сидели на развалинах сарая. Недалеко Толя Бескин, Трюмо и Конь резались в «расшибец». Крик, ругань, звон монет… Вовка глянул на них.

— Было бы у меня много денег, я бы свисток купил. Судейский. За тринадцать пятьдесят. Все бы матчи судил.

— А без свистка нельзя?

— Нет. У нас Верныш судит. Папа у него — в милиции. Вот он и взял его свисток.

Я ненавидел Верныша, здорового парня из соседнего класса. Однажды он опрокинул на мой рисунок железное блюдце с водой. Я врезал ему, а он мне — железным блюдцем. С тех пор у меня шрам. Над тем же ухом, где теперь след от черпака…

— У тебя есть деньги? — спросил я.

— А зачем тебе?

— Давай, давай!

Вовка не любил расставаться с деньгами, но все же дал.

Я взял Вовкины сорок копеек, присоединил свои тридцать и направился к хулиганам. Главным был Толик Бескин из нашего двора. Он лихо прыгал на костыле: одна нога у него была короче другой.

— Примешь?

— Ставь… По «сосискам с капустой».

Это были грандиозные ставки! По десять копеек! Десять копеек стоили сосиски с капустой.

На стопку монет я положил свой гривенник и отошел к черте.

— Кидаешь последним, — сказал Трюмо. — Бита есть?.. Нет? Будешь играть пятачком.

Это было самое настоящее жульничество. Игра заключалась в том, чтобы от черты кинуть биту к стопке монет. Кто попадал ближе, тот первым бил. У всех были свои, годами пристрелянные биты, мне предлагалось играть легким пятачком…

Они стояли передо мной, как на фотографии. Три бойца. Три отъявленных хулигана: Конь, Бескин и Трюмо.

Первым бросал Конь. Его бита пришлепнулась к земле, рядом с монетами. Затем бросал Бескин… Потом Трюмо. Наступила моя очередь…

Я тщательно прицелился.

— Не заступай за черту, — крикнул Трюмо. Это он крикнул специально, чтоб сбить мне замах.

— А я и не заступаю!

— Не заступаешь?.. Тогда кидай. Чего тянешь?..

Я бросил. Описав сложную траекторию, мой пятачок опустился точно в стопку монет. Монеты брызнули в разные стороны! По правилам я забирал те монеты, которые перевернулись.

Я собрал с земли урожай монет, остальные прикончил несколькими ударами. Никто из играющих ни разу не ударил… Все уставились на меня, широко открыв «варежки».

— Повезло, — констатировал «Трюмо». — Придется повторить.

И снова все повторилось.

Минут через пятнадцать мои карманы провисали от мелочи. У противников оставались последние медяки. Когда и они скрылись в моих карманах. Конь, который жил в доме номер один, сказал:

— Мы играли в твоем дворе, а теперь пошли в наш.

— Зачем?

— Ты привык к своей земле. Теперь сыграем на нашей.

Вовка делал мне отчаянные знаки. Мол, хватит, пора сматываться.

Но я потерял бдительность. Какая разница, на чьей земле играть…

Мы прыгнули через дырку в заборе в мокрый сугроб, со следами ботинок, с водой в них. Затем спустились в дом номер один…

Я как-то не придал значения тому, что мои противники идут плотной группой, о чем-то тихо переговариваясь… И почему-то привели меня не во двор, а за угол сарая, где и размахнуться нельзя…

— Ну?! — сказал Конь. — Ставь деньги.

— Куда? Разве здесь можно играть?

— Ставь, ставь…

— А вы?

— А у нас больше нет.

— Тогда все, — сказал я.

Они взяли меня в кольцо.

— Почему? Ты нам одолжишь…

Вовка метался за их спинами, выпрыгивал. В драку вступать трусил, а бросить меня — боялся.

— Не надо, ребята, — сказал я, нащупывая на шее ключ, — не надо…

Самым драчливым был Трюмо, сын грузчика из мебельного на Солянке. Конь — более хлипкий, но подлый, всегда носил в кармане свинчатку. Бескин дрался костылем, но мы были из одного двора, ему неловко вступать в драку.

Трюмо подошел вплотную, он дышал луком, я следил за его руками. Не вынимая рук из карманов, он вдруг толкнул меня животом. Я отлетел назад и сбил Бескина с костылем. Мимо моего носа просвистел чей-то кулак. Он пробил гнилой сарай и остался там, в плену треснувших гниловатых досок. Бескин за моей спиной встал, поднял свой страшный костыль, занес его над моей головой… Но я оглянулся, чтобы поднять шапку. Костыль пронесся, как меч палача, и со всего размаха рубанул Трюмо по шее, тот рухнул в черный осевший сугроб. А сам Бескин, не удержав равновесия, упал на него сверху. Мои противники валялись на земле, как фашисты на поле боя…

А мы с Вовкой бежали прочь, звеня мелочью, набитой в карманах, «звеня и подпрыгивая»…

Шел урок французского языка. Нина Николаевна объясняла спряжение. Во французском языке времен больше, чем у нас. Там есть и будущее, и не совсем будущее, и совсем не будущее. Жизнь там намного сложнее. Хорошо, что я родился у нас, а не во Франции.

Передо мной маячил затылок Валерки Ханжеева. Валерка — бурят-монгол. Затылок у него стриженый, крепкий. Я видел только затылок, а Нина Николаевна — лицо.

Я представил Валерку скачущим на коне по степи, с луком и стрелами, а навстречу ему — тоже на коне — д’Артаньян.

— Бонжур, Валери, — говорил д’Артаньян.

— Новиков, — сказала Нина Николаевна. — Ты о чем думаешь?

— О спряжении…

Нина Николаевна улыбнулась и продолжила объяснение.

Чуть впереди, в среднем ряду, сидел Джек Кастелло… Кастелло было не прозвище, а фамилия. Он был самым настоящим англичанином. Отец его работал в представительстве ООН в Петроверигском переулке. На доме висел голубой флаг. Джек учился у нас. Мы порой забывали, что он англичанин. Правда, в драках, когда он бледнел и переходил на английский, из глубины поднималось нехорошее чувство, что он — не наш, а чужой.

Однажды его сильно побили, но он никому не наябедничал… Я представил, как через много лет встретятся в бурятской степи Ханжеев и Кастелло. И тот, и другой к тому времени забудут русский.

— Хелло, Валери, — скажет по-английски Кастелло, осаживая коня.

— Бонжур, Джек, — скажет Ханжеев,