С последним моим словом, медведь оглушительно взревел и рванул вперед, вздыбившись перед Громом на задние лапы.

Дальше все произошло очень быстро. Борис набычился, откинул саблю и с одним кинжалом в руке тоже бросился на косолапого, ловко поднырнув под его лапы.

Я вырвал у гревинды двуручник и на бегу замахиваясь, с налета хлестанул подмявшего под себя приказчика медведя по спине, чуть пониже лопаток. Вырвал клинок из тела, отскочил и рубанул с оттягом еще раз, с удовлетворением подметив, что, скорее всего, пересек хребет хозяину леса.

Дикий рев, огромная туша дернулась и обмякла. Подскочившая норвежка ткнула эспадой, а в завершение, Луиджи в упор выстрелил из арбалета.

- Хватит, он готов уже... – в сердцах заорал я.

На то, что Гром остался в живых, даже не надеялся, куда, такая махина, каково же было мое удивление, когда из-под туши донесся сдавленный русский матерок.

- Помогите, надо вытащить руса! Живее, да что вы копаетесь...

После долгих усилий нам удалось перевернуть медведя. В его груди торчал засаженный по самую гарду кинжал, Гром был весь залит кровью, но... живее всех живых.

Покряхтывая, он встал на колени, потом на ноги, оттер рукавом подранного кафтана лицо и удивленно пробормотал:

- Эко вы его посекли. И нахрена, спрашивается?

- Да кто же знал, что в тебе дури, как в самом медведе... – по-французски ответил я, помогая приказчику сесть на бревно. – Луиджи, флягу с вином...

Гром выхлестал ее в два приема, но ворчать не перестал, мол: сказал сигать в воду, значит надо сигать, а медведь что, тьфу, а не медведь и поболе валил, была бы рогатина, вообще на раз, это тебе княже, не железякой красиво махать, тут особое умение требуется. И так далее и в том же духе. Вот же ворчун, никогда бы не подумал, ну да ладно, я не в обиде.

Когда сняли с него разодранный в лохмотья кафтан и рубаху, выяснилось, что кроме нескольких глубоких царапин на боку и на спине, приказчик внешне никак не пострадал. Правда, помял его косолапый все-таки здорово, на теле, прямо на глазах наливались громадные черные синяки.

Тут уже стало не до тренировок, я перевязал Бориса, потом наскоро обмылся и мы пошли назад в поселок. Гром шел сам, вежливо отказываясь от помощи, и дошел-таки, правда на подходе к поселку уже начал шататься.

В Холмогорах его приняли, уложили на телегу и повезли не в монастырь, а куда-то, в сторону леса.

Федора, узнав, что ее детскую зазнобу помял медведь, среагировала довольно спокойно. Мне показалось, что она уже выплакала свое горе и обиду. Ну что же, только могу приветствовать.

Чуть погодя, я наконец увидел местную дружину, или ополчение, увы, не знаю, как их правильно называть. В поселок после обеда прибыли около трех с половиной десятков вооруженных людей. Все на коренастых и косматых лошадках, в толстых стеганых тягиляях[60] с высоким воротником поверх кольчуг, в мисюрчатых шлемах и прилбицах[61] с кольчужными бармицами. Круглые щиты за спинами. Из оружия небольшие сильно изогнутые луки, короткие копья, булавы и топоры, а мечей и сабель гораздо меньше, едва ли у трети.

Пленных собой они не привели, но то что сшибка была, и небезуспешная, свидетельствовали волокуши со своими ранеными и мертвыми, да пара телег, полностью забитых трофейным оружием и доспехом.

Среди местных баб поднялся вой, но не особо массовый, судя по всему дружинники понесли достаточно скромные потери. Убитых стали готовить к погребению, раненых отправили в монастырь, остальные сразу же включились в работу. Все обыденно, словно они ходили на охоту, а не на войну. Впрочем, скорее так и было, для этих людей война всего лишь досадная проволочка.

Но больше всего меня удивил падре Эухенио. Нет, его не прибили местные монахи, совсем наоборот. Доминиканца я заметил прохаживающегося по бережку в компании двух монастырских православных священников, ранее мне на глаза не попадавшихся, одного, похожего своими объемами на самого падре и второго, длинного и худого, как сама смерть. Уж не знаю, о чем они там беседовали, и как, черт побери, друг друга понимали, но все происходило довольно мирно. Ладно отец святой, при случае все расскажешь.

Понаблюдав за окружающей действительностью, я вызвал Логана и спустился с ним в трюм к гревинде Инге.

Караульный латник лязгнул сабатонами взяв на караул и отпер дверь каморки. Норвежка молилась, стоя на коленях у маленького распятья. Увидев меня, она резко встала.

- Что вам угодно, граф? Пришли проведать свою узницу?

Я коротко поклонился:

- Я пришел сообщить вам, что поединок состоится завтра с утра. Я выбираю меч, баклер и полный латный доспех, вы вольны выступить в любом снаряжении и с любым оружием. Мой корабельный оружейник вам его предоставит, в том числе и ваше личное. В качестве свидетелей с моей стороны будут присутствовать барон ван Карстенс и капитан фон Штирлиц. В качестве свидетелей с вашей стороны могут выступить два любых ваших соратника. Их отпустят из темницы на время поединка. Предварительные условия я подтверждаю. Перед поединком мы согласуем их еще раз и скрепим божьей клятвой, которую примет падре Эухенио. Ваше слово, графиня.

- Пусть будет так, ваше сиятельство, – норвежка без промедления ответила церемонным реверансом. Без всякого ерничанья, с совершенно серьезным видом.

- В таком случае, до завтра. Сейчас вас посетит мой оружейник, – я поклонился и вышел из комнаты.

Ну что же, пусть будет, что будет. Не я вызвал ее, это сделала она сама. Завтра еще раз попробую убедить графиню отказаться от своей затеи, если не согласится, пусть пеняет на себя. Никаких скидок на ее женский пол не будет. И награду стребую без всякого пиетета. А если не будет получаться победить без членовредительства, церемонится тоже не стану. Сама напросилась.

Когда поднялся на палубу, краем глаза заметил Фиораванти. Ломбардец стоял у борта и задумчиво смотрел