В последние годы мать занималась не только и не столько творчеством, сколько крупными и мелкими пакостями и сведением счетов. Не могу же я считать ее «Эдду» результатом творческого процесса. Это было бы оскорблением истинным творцам. «Эдда кота Мурзавецкого» вышла в свет уже после смерти автора, а была написана года за два до этого. Эта вещь, к счастью, бесталанная, – открытое признание в ненависти к дочери, замешанное на огромном количестве лжи. Персонажи – она и ее муж, святые, разумеется; сын-алкоголик, но очень хороший, праведник по сути своей; коты и кошки – с настоящими именами наших домашних любимцев, чей характер и нрав я знала, может быть, лучше, чем кто-либо другой, ведь кошки – мои любимые животные; и, наконец, дочь – чудовище, урод в этом эдеме, тварь последняя, которую надо было сто раз удавить еще в детстве. Этой дочери из «Эдды» писательница придала мои характерные черты, в частности, больные ноги, которые она… зло высмеяла: согласитесь, ведь больные ноги у дочки должны злить высокодуховных, почти святых матерей и вызывать у них только сарказм. И кошки наши, оказывается, меня всегда ненавидели (вот бы они, наверное, удивились: уж какая у нас была с ними любовь – не разлей вода!). И т. д. и т. п. по всему тексту.

Когда я писала «Маму», я пыталась – хотя бы пыталась! – понять, откуда что взялось, и не только во мне, но и в матери. Я старалась анализировать, а порой даже оправдывать Щербакову в ее неприглядных поступках. Писательница же не заморачивалась подобными глупостями. Она ставила читателей перед фактом: дочь – чудовище из чудовищ, такой народилась, ничего поделать было нельзя. Пришлось выкармливать чудовище себе на голову. Понятно, о воспитании речи не было: пытаться воспитывать ребенка было бессмысленно, ибо уже в колыбели из-под розовенького одеяльца торчали копыта и хвост. А родители были уж такие добрые, мягкие, что на чудище страшное даже голоса повысить не могли, наказать не смели за пакости сатанинские, которые это исчадие ада практиковало, очевидно, с детского сада. В общем, рядом с чудищем два ангела парят: она и ее муж. Ну особенно она, конечно. Помню я этого «ангела» с яростно поджатыми губами на перекошенном от злости лице, изрыгающего визгливые проклятия дочери…

Некоторые мои «проницательные» комментаторы решили, что мать таки прочитала мою книгу и «Эддой» просто мне ответила. Я, конечно, понимала, что этого быть не могло – слишком мало прошло времени между размещением моей книги в Сети (конец января) и выпуском издательством книги матери (май). С помощью Интернета я выяснила, что Щербакова уже вовсю писала эту вещь более чем за год до того, как я приступила к своей. Откуда информация? От самой Щербаковой, сообщившей об этом в интервью летом 2008 года (www.chitaem-vmeste.ru/pages/material.php?interview=31&journal=16). Полагаю, злость и ненависть ко мне достигли такой точки кипения, что мать уже не могла не выплеснуть это все из себя, чтобы не задохнуться от собственной желчи. Конечно, тяжело в себе такое носить годами. Так что никакой это не ответ, а еще одно честное проявление ее отношения ко мне.

Будем считать, что «Эдда» – наследство, оставленное мне матерью. И знаете что? Я благодарна ей как никогда. Намного страшнее было бы для меня, если бы она ушла, оставив после себя что-то доброе, покаянное… Если бы я прочла строки, где она говорила, что сожалеет о своем плохом отношении ко мне, что просит прощения за свои ошибки, я не знала бы, наверное, больше покоя. И не потому, что считала бы себя неправой, нет. А потому, что чувствовала бы огромную боль от того, что мы так и не сумели, не успели объясниться! Вот это был бы сильный и убийственный ход! Впрочем, если бы она была на это способна, мне бы никогда в голову не пришло писать свою книгу. В том-то и дело, что она оставалась самой собой до конца, а значит, моя книга оправданна. Но мама показала мне и всему свету, что моя книга оказалась милосердной к ней, что на самом деле она была куда страшней, чем я ее изобразила. За такую ее невольную поддержку моего сочинения я могу сказать только огромное спасибо!

На моем форуме читатели обсудили многие поздние произведения Г. Щербаковой, в частности «Эдду». Один из них по имени Владимир совершенно справедливо обратил внимание на несоответствие названия содержанию: «Ну что общего имеется у поэтических произведений древности с тем текстом, который помещен под заголовком „Эдда“?» Ну, разумеется, ничего, Владимир. Просто Галине Щербаковой была свойственна время от времени «легкость в мыслях необыкновенная». Откуда появилась эдда, мне более или менее понятно. Кот был норвежской породы, а раз Норвегия, Скандинавия, там какие-то есть эпосы, вроде бы эдды. Почему бы и не блеснуть «ерундицией» и не поставить эдду в заголовок? Ох, недаром я писала в книге об образованщине!

23 марта. Это не простой день, это день рождения Жени. С утра у нас были большие планы, мы хотели отметить дату в ресторанчике. Вдвоем. До обеда мы сходили в бассейн и вволю наплавались. Пришли домой, я, как обычно, заглянула в свой электронный почтовый ящик и… ни в какой ресторан мы в тот день не пошли.

Меня любят спрашивать: ты плакала, когда узнала о смерти матери? Немного странный вопрос для тех, кто читал мою книгу. У меня не было мамы уже несколько лет. Была женщина под именем Галина Режабек. Была писательница под псевдонимом Галина Щербакова. А вот моей мамы не было. Ее не было в моей жизни. Время от времени проявляла себя Галина Щербакова, публикуя свои злобные книги. Гораздо реже этого возникала бабушка моей дочери, которая доводила мою девочку до слез злобными нападками на нее и меня. Вместо моей мамы по тому же адресу проживал мой враг, враг моего ребенка и враг моего мужа. То место в моей душе, где у каждого человека живет Мама, давно опустело, разорено и опоганено. К боли я притерпелась уже давно, теперь уже не больно.

Нет, я не плакала, но сразу поняла: начнется вакханалия. Но даже представить себе не могла, какой силы!

Удивительно, но сигареты в доме нашлись. Я вышла с ними на балкон, чтобы подумать и провести ревизию своих чувств. Мои кошаки увидели меня и тут же собрались внизу, затянув свои нежные мяукающие серенады, как испанские идальго. На этот раз мне было даже не до них. Куря одну сигарету за другой, я проводила ревизию чувств.

Боль в душе есть? Нет. Жалость? Нет. Так, пороемся в воспоминаниях… Когда я любила мать, когда мне с ней было хорошо? Что-то такое вспоминается, смутное, неконкретное, не вызывающее ничего. Ее лицо… Вижу перед собой лишь то, что знала последние годы: зло сжатые тонкие, бледные, почти белые губы, уголки их недобро опущены вниз; глаза чуть прищурены, взгляд презрительный и недоброжелательный. Неужели я не могу вспомнить что-то еще? Конечно, могу и вспоминаю. Но будто про другого человека, которого на самом деле никогда не существовало. Улыбка, ласковый взгляд, добрый мамин голос… Это не она. Это кто-то другой, кто когда-то мне приснился или кого я сама выдумала. О ком плакать? О ком страдать? А вслед за этим пришло понимание, что сейчас начнется травля. Конечно, никто ничего мне сделать не сможет, но я не сомневалась, что дикие вопли «Она убила свою мать!» будут раздаваться с самых разных сторон. Я не ошиблась.

Разумеется, моментально отреагировал Интернет. Причем правила игры, о которых я уже упоминала вначале, стали жестче: мне предлагалось «молчать и слушать», а если я вступала в спор, на меня рыкали: «Заткнись, кайся и слушай!»