И о чем вы там рассуждаете, доктор? Какие там «вещи в Катиной болезни» вам остаются непонятными? Можно подумать, что вы ее обследовали.

И вот уж к чему мы не стремились, так это стать вашей головной болью. Не мы вам написали, а вы нам. Вы попытались стать нашей головной болью, а когда стало не получаться, голова разболелась у самого. Поделом же!

Ответ брата пришел быстро.

Евгений! Я ценю, что энергия и пафос, которые вы вкладываете в ответы на мои письма, с каждым разом увеличиваются. То же можно сказать и о размере текста. Вы ошиблись только в одном. В конце надо было подписаться не просто «Евгений», а «С приветом Евгений».

Как в армии бытуют солдафонские шутки, так у медиков, наверно, свой «заднепроходной» юмор. Бывший доктор Режабек продемонстрировал его и, полагаю, был очень доволен собственной шуткой. Я думаю, читатели догадаются, куда в своем последнем письме Женя послал моего так называемого братца.

А буквально через день пришло известие, что Галина Щербакова скончалась.

Как это ни покажется странным, сейчас я хочу поговорить о творчестве Галины Щербаковой. Потому что именно ее книги стали одной из главных причин появления «Мамы», причиной моего отчаянного крика: «Ложь! Гнусность! Не смей!»

Много лет назад моя мать была талантливым писателем, я любила читать все, что она сочиняла, гордилась ею как выдающимся человеком. И она совершенно справедливо считалась очень хорошим автором. Но уже более десяти лет тому назад что-то с ней стало происходить не то… Как с писателем, я имею в виду. В ее романах и повестях сделалось «душно», появилось много антиэстетичного, натурально-физиологического (см., например, «Дочки, матери, птицы и острова»). Ее вдруг потянуло на «поиск грязи в нашей жизни», произведения стали пестрить нецензурными словечками и выражениями. Одновременно Щербакова стала старательно списывать образ главных героинь с себя, по ее мнению, чистого и нравственного человека, который утомленно страдает от несовершенства мира, меркантильности эпохи, ужасных людей вокруг… Может быть, это было описание язв общества, как у Достоевского? Нет, не получалось. Получалось лишь самозабвенное копание в грязи ради самого процесса. И еще ради того, чтобы на фоне этих нечистот показать миру свою собственную морально-нравственную непорочность. С каждой новой книгой это выглядело все более и более нарочитым, и читать становилось все труднее, а под конец – просто невозможно!

В каждой ее книге последнего десятилетия постоянное нудное повествование о «трудной женской доле» идеальной, по мнению матери, российской женщины, вернее, бабы: серой, скучной, бедной, убогой, неумной, но героической в своем стремлении подобрать с улицы самого завалященького мужичка, отмыть-накормить и раскрыть его душу, конечно же изумительную, чтобы зажить счастливо и в гармонии, хотя и в унизительной бедности («Нескверные цветы», «По имени Анна», «Loveстория»). А главное, между этими героинями и их мужчинами царит полное взаимопонимание, например, по поводу роли Чехова в русской культуре, а также по чеченскому вопросу. Выяснив с первого же контакта, что оба одинаково думают о чеченской войне и ее роли в развале России, герои чувствуют, что пришла любовь, которая навсегда.

И еще один рефрен проявился в ее поздних произведениях. На очень немолодую неухоженную и плохо одетую даму… нет, бабу… или все-таки женщину «клюет» успешный красавец, значительно моложе ее, богатый, бросающий к ее ногам все свои банковские карточки («Женщины в игре без правил»). Героиня при этом в раздумье, достоин ли ее высокой души этот нувориш, достаточно ли он интеллигентен для нее. Читая эти книги, я представляла себе, как женщина напрягается от бередящих ее душу сомнений: а почему этот претендент на ее сердце не читает ей стихи Бродского. Неужели не знает? Даже страшно подумать! А наш влюбленный банкир на заседании совета директоров тайком, под столом открывает томик Бродского, тихонько изъятый с книжной полки в хрущобе у любимой, читает и, оглохнув от впечатлений, перестает слышать сухие отчеты и сводки…

Господи, куда это меня понесло на волнах творчества Щербаковой? Надо срочно возвращаться в наш реальный мир, обматеренный писательницей.

Однажды я спросила свою добрую подругу, очень умную и талантливую журналистку, отчего, по ее мнению, основные почитательницы творчества матери – базарно-крикливые женщины постбальзаковского возраста, как правило, не обремененные интеллектом и женской привлекательностью. Ответ поразил меня своей простотой и мудростью.

– Она им льстила. Она подавала их убожество как нечто прекрасное и достойное восхищения. Она нежно шептала им в ушко, что они заслуживают самого лучшего в мире принца и великолепны именно этим своим убожеством. Поэтому ни в коем случае не надо ничего в себе менять!

В самые последние годы на этот вот идеологический «замес» наложилось еще и неуемное желание писательницы сводить счеты с ненавидимыми людьми с помощью своих произведений. Но когда же злоба, ненависть и жажда мести помогали создать великое или хотя бы хорошее произведение? Не растут на таком удобрении талантливые книги, нет, не растут.

Я прочитала все последние книги матери, и почти в каждой она старалась ударить побольней именно меня, задеть как можно сильней свою внучку – мою дочь, ну и, разумеется, в ее книгах присутствовали тошнотворные персонажи, которых она наделяла узнаваемыми характеристиками моего нынешнего мужа (еврей, с похожей фамилией, уехавший недавно в Израиль). Меня упрекали в том, что, мол, понять, кого она «прикладывает», мог только узкий круг людей. Допустим. Но мне и этого вполне хватало. И потом, всем известно, как быстро в наше время распространяется информация. Сегодня об этом знает «узкий круг», а завтра какой-нибудь литературный критик, поправив очки-велосипед, напишет статью, где укажет, что «прототипом этой отвратительной героини была, увы, дочь писательницы…» – и так далее. Я должна терпеливо ждать? И спокойно терпеть неправедные поношения, пусть сегодня даже от небольшого круга читателей? Прежде чем требовать ответа у меня, задайте эти вопросы себе: как бы вы реагировали на моем месте? Только честно.

В образах положительных героинь без труда узнавалась сама Галина Николаевна. Такой она себя видела и старательно преподносила этот образ миру. Эдакие литературные автопортреты. Кроткие, интеллигентные, добрые, душевные немолодые женщины в окружении монстров, за которыми угадывались враги автора в реальной жизни. Вернее, те, кого она решила назначить своими врагами. Сама. Никто из прототипов ее чудовищ не сделал ГЩ в жизни ничего плохого ни разу! Она сама сконструировала этот жуткий мир, наделила реальных людей, о которых с ненавистью размышляла, клыками, ядовитыми жалами, страшными рожами и придумала им мерзкие поступки. Поскольку персонажи были полностью надуманными, они получилось ходульными, неживыми, совершенно плоскими и даже нередко карикатурными. Когда писатель вдохновляется злобой, талант убегает от него далеко и, чаще всего, навсегда…

Мои «ругатели» в Интернете часто требовали от меня назвать произведения, в которых мать поносит меня и моих родных. На своем форуме я неоднократно перечисляла некоторые из творений ГЩ. Не знаю, почему я не сделала этого в первой книге. Впрочем, тогда еще я не знала про «Эдду кота Мурзавецкого» – апофеоз материнской ненависти. Но уже были прочитаны «Перезагруз», «Нескверные цветы», «Степь израильская», «Лошадиная фамилия»… Хватит? Мне хватило на всю жизнь.