управлять капсулой – неизвестно. И эта чертовщина кругом… – он указал рукой на пламя на стене, которое вдруг померкло и пропало. – Голоса какие-то за стеной… Мама, вроде бы…

– Хорошо, что я встретил тебя, Сережа, – сказал Игорь. – Ты сядь… – он взял Божичко за плечи и мягко усадил его обратно в кресло. – Сядь…

– Да чего же сидеть, Игорь Васильевич? – Божичко вновь попытался подняться. – Надо возвращаться, да и всё тут, дома разберемся, что с капсулой. Я и так тут почти сутки торчу. Вы не представляете, Игорь Васильевич, пульт словно потек, очень так вязко стал расплываться по стене и полу. Да вот он, – Божичко указал на угловатый бугор слева от себя. – Все еще ползет. Нечто невероятное, честное слово…

Божичко еще что-то говорил, но Игорь уже перестал его слышать. Божичко не мог знать, что с ним происходит; он не мог знать, что почти месяц назад, когда он, вчерашний выпускник школы пилотов, вылетел в свой по существу первый в жизни самостоятельный полет, его накрыло тромбом; он не мог знать, как поднимали одну за другой с Земли капсулы и как они бились о тромб, пытаясь его прошибить, и как это, как и почти всегда, не удалось. Он не знал, что с ним происходит, никто не знал, как становятся "голландцами"…

Игорь неожиданно для самого себя провел ладонью по волосам все еще что-то говорившего Божичко, и тот осекся.

– Вы чего, Игорь Васильевич?..

Он поднял на Игоря глаза, смотрел некоторое время, а потом детское его лицо вдруг застыло и побелело, точно загипсовавшись.

– Тромб… да?.. Игорь Васильевич?.. – спросил он, тягуче сглотнув. – Да?..

– Да, Сережа. Уже почти месяц…

Божичко закрыл лицо ладонями и замер.

– Но я ведь здоров, Игорь Васильевич, – через минуту заговорил он, неуверенно, тревожно, полуутверждая-полуспрашивая и словно бы внушая самому себе. – Я ведь совершенно такой же, вы же видите. Если бы был пульт, я бы сам вышел и всё тут. Просто что-то случилось с капсулой, ведь бывают аварии, сколько угодно, ведь так? Я-то такой же. Необязательно же, чтобы я стал "голландцем", так ведь, да? – он поднял голову и посмотрел на Игоря сухими глазами. – Вы выведите меня, Игорь Васильевич, ведь так?.. Так ведь?..

– Сережа… – слова застревали, словно стали вдруг сухими и шершавыми. – Этого нельзя, Сережа… Ты знаешь, почему…

Божичко еще несколько секунд с напряженным вниманием, почти заискивающе, смотрел на Игоря, как будто не слышал его слов, потом лицо его сделалось сначала совсем по-детски обиженным, а затем – вдруг, обвалом – неожиданно, противоестественно спокойным. На стене кабины вновь заметался язычок пламени.

– Мне нельзя… – ровным голосом сказал Божичко. – А тот – мой – тромб, он после кого-то?.. Но мне нельзя… Здесь такая чертовня, Игорь Васильевич, – говорил он так, будто продолжал не тот разговор, который был между ними, а другой, о другом. – Это ведь я вас бил… – он указал рукой на лицо Баркова.

Игорь опешил.

"Что за черт?.. – мелькнуло у него в голове. – Бредит?.."

– Сережа… – начал было он, но Божичко перебил его:

– Такая чертовня, Игорь Васильевич… – он потер ладони о штаны. – Я не знаю, как оказался там, в этом грязном, затхлом коридоре, я знаю только, что никогда не был в нем до этого. Там еще все время где-то рядом шел поезд, без конца, как будто по кругу. Я не знаю, как оказался там, а потом – тут… И руки… – он посмотрел на свои руки так, будто видел их впервые. – Руки мои были чужие, худые и в ожогах… – "Фалинские…" – мелькнула у Игоря мысль. – Чушь какая-то… – продолжал между тем Божичко. – Я – вас?! – он сокрушенно покачал головой.

"Чушь, действительно… – подумал Игорь. – Как он мог знать, что я был у Фалина?.. Но поезд?.. И руки. Руки-то Фалинские…"

– За что меня-то, Игорь Васильевич? – его отвлек голос Божичко. Он смотрел на Игоря глазами, полными слез, и подбородок его мелко дрожал.

У Игоря сдавило горло. Он молчал, наверное, с минуту, не в силах отвести взгляд от дрожавших над нижними веками в глазах пилота слезинок, готовых пролиться и не проливающихся. Молчал и Божичко, словно бы ответ на вопрос "за что?" был действительно важным для него сейчас.

Было что-то неловкое, неправильное в том, что Игорь смотрел сверху вниз на Божичко; он огляделся, но сесть в кабине уже было не на что, и он опустился перед пилотом на корточки. Тот, продолжая глядеть на него, наклонил лицо, и слезинки – наконец-то – пролились и заблестели длинными полосками.

– Ни за что, Сережа… – сказал Игорь. – Это всегда ни за что. Просто что-то так устроено в этом чертовом Канале… И никто не знает, зачем это так…

Он замолк, мучительно подбирая слова, те, которые могли бы все объяснить, и помочь, и вселить силы в человека, сидевшего перед ним. Он знал, что такие слова есть, они всегда приходили к нему потом, эти мудрые, сильные и возвышающие в несчастии слова, он зубрил их, чтобы не забыть, но они каждый раз исчезали куда-то, когда он входил в капсулу нового "голландца", исчезали, оставляя после себя, возможно, абсурдное, несправедливое, но от этого не менее тягостное чувство вины.

– Послушай, Сережа… – Игорь хотел рассказать ему о том, что каждый "голландец" получает себе, по-видимому, тот мир, который заслуживает, и что голос матери за стеной… Но Божичко уже не слушал его. На стене плясало пламя, и, похоже, кроме него, уже ничто не интересовало пилота.

– Сережа… – вновь позвал Игорь и дотронулся до плеча Божичко. Тот поднял глаза, посмотрел сквозь и отвернулся. Лицо его было спокойным и отрешенным, и было в нем что-то, отчего Игорь вдруг почувствовал, что ему не следует здесь больше оставаться, что здесь происходит нечто, чего не должно видеть никому.

– Я скоро приду опять, Сережа… – сказал он, в сущности, в пустоту. – Очень скоро, здесь время другое…

Ему захотелось вновь погладить Божичко по голове, но он удержал руку…

…Было без четверти пять, когда он приземлился и отвел капсулу в ангар. Примерно за час до этого при выходе из Канала взорвался Тодуа. Узнал это Игорь от техника, принимавшего капсулу.

Кое-как приведя себя в порядок, он зашел в диспетчерскую доложить о возвращении.

– Игорь Васильевич, – сказала дежурившая девушка, – вас искал дознаватель.

– По поводу аварии? – спросил Игорь.

– Да. Есть подозрение, что выводили "голландца"

"Бог ты мой… – подумал он. – Потому и Фалин был такой?.."

– Где дознаватель?