Нет, рисовать Бонанжа будет не так-то просто, думала она, ерзая на деревянной табуретке, сосредоточив все свое внимание на холсте. Всякий раз, как она поднимала на Рене взгляд и видела этот слегка улыбающийся рот, она вспоминала, как его губы блуждали по ее обнаженной коже. А его руки! Она краснела при одной мысли о его прикосновениях.

Она пыталась придать черты жестокости его лицу, когда вспоминала, что он убил Алекса из-за нескольких десятков долларов, а ее держал в заточении.

– Надеюсь, эти грубые резкие штрихи ничего не значат, – небрежно бросил Рене. – Уж если я нашел время позировать тебе, самое меньшее, что ты можешь сделать, – это изобразить меня в наилучшем виде.

– Ты же знаешь, что я предпочла бы вообще тебя не рисовать, – ответила она. – Если у тебя так мало времени, я была бы счастлива, заняться этим как-нибудь в другой раз. А лучше всего отказаться от этой затеи.

Подняв глаза, Элина, к своей досаде, увидела, что он еще больше расслабился и, вместо того чтобы стоять прямо, прислонился к стене.

Рене одарил ее высокомерной улыбкой.

– Ты не считаешь меня достойным объектом? Или есть другая причина, почему тебе не хочется меня рисовать?

Девушка снова коснулась холста кусочком угля.

– Мне не доставляет удовольствия рисовать преступников.

Веселье исчезло из его глаз, хотя губы продолжали улыбаться.

– Ах, мы снова о том же? Ты, как всегда, лжешь. Уж кто настоящий преступник, так это Уоллес. Но ты ведь рисуешь его.

Элина благоразумно промолчала.

– Тебе нечего сказать, милые глазки? Почему ты не защищаешь Уоллеса, не настаиваешь на том, что он доводится тебе братом?

Она смерила его надменным взглядом.

– Ты все равно не поверишь. У тебя плохие манеры, и ты никого не слышишь, кроме себя.

Его сдавленный смешок еще больше разозлил ее.

– Знаешь, крошка, роль оскорбленной леди в твоем исполнении весьма меня развлекает. Всякий раз, как ты распекаешь меня за мое скверное поведение, я вспоминаю, как ты стукнула меня бутылкой по голове. Скажи, ты обучилась этому мастерству в изысканных салонах и гостиных Сент-Луиса?

– Крев-Кёр, – уточнила Элина, снова принимаясь за холст. – Я жила в Крев-Кёр с папой, мамой и Алексом, моим братом. Но тебе это совершенно не интересно.

– Напрасно ты так думаешь. Мне хотелось бы знать все, чему ты училась, но, поскольку ты не желаешь говорить правду, придется пока довольствоваться твоими выдумками. Я думаю, художница должна развлекать свою модель, поддерживать в боевой готовности, так сказать. Так что развлекай меня. Но прежде скажи, как проводят время и чем занимаются, по твоему мнению, благовоспитанные благородные леди.

Девушка взглянула на него и, увидев, как он с невинный видом поднял брови, поняла, что это своеобразный способ бросить ей вызов. Ну что ж, она его не разочарует.

– Благовоспитанные благородные леди в Крев-Кёр, – сказала она с достоинством, – занимаются шитьем, плетут кружева, берут уроки рисования, музыки и танцев. Иногда отправляются на прогулку в лес…

– С поклонниками? – прервал он.

Тягостные воспоминания нахлынули на нее, и она почувствовала, как ком подкатил к горлу.

– Конечно же, нет, – с горечью ответила она. – Не с поклонниками. Отцы не хотят, чтобы их преступления были раскрыты предприимчивым зятем, и не принимают поклонников дочери.

Мгновение он молча смотрел на нее.

– Я вижу, ты с пользой провела эти четыре дня, продумав до тонкости свою историю, – сказал он, наконец. – Это совершенно неожиданный поворот.

С возрастающим раздражением Элина продолжала:

– Иногда благовоспитанные благородные леди размышляют о том, когда их отцы возвратятся из долгих деловых поездок. Или же утешают своих матерей, когда те беспокоятся о любящих мужьях, томящихся в одиночестве вдали от дома.

– Хватит, Элина, – сказал Рене с внезапной холодностью. – Я понимаю, куда ты клонишь.

Девушка изогнула бровь.

– В самом деле? Вот уж не думала, что ты способен на эмоции. Видимо, это результат дурного воспитания.

– Мне повезло, что моя мать не дожила до этого момента, и не слышит твоих слов. Она потратила немало усилий, чтобы сделать из меня джентльмена. А после смерти мамы этим со всем усердием занялась моя сестра.

Элина пожала плечами:

– Очевидно, ты груб по природе. Не по этой ли причине ты покинул Новый Орлеан? Тебе надоело изображать джентльмена, и ты решил покинуть свою сестру, хотя она просила тебя не делать этого? Тебе хотелось свободно пожить в Европе, не ограничивая себя законами?

Бонанж, отделившись от стены, стоял теперь в угрожающей позе, как бы приготовившись к битве.

– Причины моего отъезда из Нового Орлеана не имеют отношения к делу и никак не связаны с моей семьей. Так что избавь Джулию от своих грязных предположений.

Элина продолжала, не обращая внимания на грозное выражение его лица:

– Возможно, тебе пришлось уехать из-за дуэли. Ты впервые совершил ошибку, убив кого-то, чья семья была слишком богата, чтобы ее игнорировать? Кто не был без гроша в кармане?

– Без гроша в кармане? У твоего Уоллеса было, по меньшей мере, две сотни долларов, когда я нашел его мертвым.

– Да, но это все, что он имел, и тебе это известно. Возможно, тогда, много лет назад, нашелся такой же, как он, тот, кого ты убил в первый раз.

На самом деле Элина совершенно не представляла себе, почему Рене уехал из Нового Орлеана. Но он никому ничего не сказал и уехал внезапно – видимо, неспроста. Скорее всего, совершив какое-то преступление. Ей удалось вывести его из себя, и Элина надеялась, что он проговорится и даст ей в руки козырь, который можно будет использовать против него.

Он подошел к ней. Девушка невольно попятилась, поскольку их разделял лишь тонкий кусок холста.

– Хочешь знать, почему я покинул Новый Орлеан? Дуэль тут ни при чем. Это было бы слишком просто. – Он повернулся и прошествовал к большой стеклянной двери, ведущей на террасу. – Нет, все было гораздо сложнее.

Наблюдая за ним, Элина не заметила, как уронила уголек на колени. С напускной небрежностью Бонанж облокотился о дверной косяк, но она чувствовала, как сильно он напряжен. Сама того не желая, она не могла оторвать глаз от его могучих ног, туго обтянутых кожаными брюками. Но тут же подумала, что надо сосредоточиться. А вдруг он проговорится? Он долго молчал, а когда заговорил, в голосе его звучали металлические нотки.

– Я уехал из Нового Орлеана потому, что мне стало невыносимо там оставаться. Ты вряд ли в это поверишь, поскольку склонна приписывать мне лишь самое плохое.