– Аб-со-лют-но! – провозгласил Дэн. И добавил с удовольствием: – Ты очень умная. Володька, она очень умная. Может, тогда ничего? Обойдется, а?..

– Обойдется, – задумчиво подтвердила Митрофанова, и Береговой улыбнулся. – Зачем приходил Гудков?.. Не верю я в ни в какую Таис! Он к Мане зачем-то приходил.

– Катя, ты этого не знаешь.

Она отмахнулась.

– Нужно понять, зачем ему понадобилась Маня! Как мы можем это сделать?

Она высвободилась из рук Берегового и стала ходить по кухне туда-сюда, как по своему кабинету в издательстве. Места было мало, значительно меньше, чем в кабинете, ходить неудобно.

– Нужно понять, что это за Таис и кто такой ее муж, которого Дэн вроде бы должен помнить, но не помнит. Так. Еще надо...

– Кать, хватит метаться.

– Еще нужно осторожно поговорить с Маней, ну, это я поговорю, и доложить Анне Иосифовне...

– Кать, ты прямо сейчас собираешься докладывать?.. – это было сказано с раздражением.

– А что такое?! – воинственно спросила Митрофанова. – Сейчас не буду, поздно уже, а завтра с утра непременно. Ты не понимаешь! Вы оба вообще ничего не понимаете!..

– Где уж нам.

– Володя, это не шутки. Зачем опять появился Гудков? Ему мало было тех событий?!

– Еще раз тебе говорю, мы пока ничего не знаем!

– Значит, должны узнать!

– Сейчас?

Ирония, прозвучавшая в голосе Берегового, заставила Митрофанову посмотреть на него уничижительно. Дэн знал, что на Володьку так смотреть нельзя, вот просто нельзя, и все, и пожалел, что не может залезть под стол. Ему хотелось.

– Катя, сейчас мы ничего...

– Володя, если ты будешь мне мешать, я немедленно уеду домой.

– Скатертью дорога!

Митрофанова несколько секунд смотрела ему в лицо, как будто силилась что-то сказать, так и не сказала и решительным шагом вышла из кухни.

– Приехали, – буркнул водитель, и Алекс открыл глаза.

Солнце здесь, в Малаховке, жгло не так яростно, да и день перевалил за вторую половину.

Водитель повозился, отстегнул ремень, выбрался наружу и потянулся. Подумал некоторое время, обошел капот, открыл пассажирскую дверь и удалился.

Алекс пожал плечами. Видимо, по правилам Анны Иосифовны за ним надлежало ухаживать, вот водитель и ухаживал!..

– Это ж надо такому быть, – бормотал тот в некотором отдалении, – это ж надо так все наладить, что мы от Покровки до этой самой Малаховки, будь она неладна, три часа ехали! Тридцать пять километров одолели, пропади оно все пропадом! Пробки, говорят, в Токио!.. Да их бы из Токио ихнего да к нам в Малаховку!.. Вот где пробки-то!..

Алекс вздохнул и захлопнул за собой дверь. Водитель оглянулся. Он ходил под соснами, разводил руками и приседал – делал гимнастику, что ли, после трех часов сидения в машине.

– Пробки, говорю, победили! – заговорил водитель погромче и перестал приседать. – Мать их всех за ногу! Мост к свиньям разобрали! А как же еще в эту самую Малаховку попасть, ежели не через мост, а?! А через мост никак, там одна полоса всего и осталась! Это ж чистой воды вредительство! А?! Да за такие дела надо с работы в три шеи гнать и на позорную доску вешать, чтоб весь народ ихние рожи видел и плевал в них!

– Чьи рожи? – лениво спросил Алекс и поднял голову.

Сосны медленно качались, хотя ветра никакого не было, и пахло смолой, горячим деревом, хвойной пылью.

– Чьи! Да ничьи! Кто-то дорогу разобрал на хрен, а новую не построил! Хоть бы в обход какую пустили! Это ж курам на смех, тридцать пять километров за три часа! Так даже в Токио небось не ездят!.. Издеваются над людьми, как хотят, а потом говорят, будто народ плохой! Разве это народ у нас плохой?! У нас начальники безмозглые, а не народ! Народ знай терпит, а они издеваются! Мост разобрали!

Алекс не слушал.

Автомобили и все, что с ними связано, он воспринимал как нечто, не имеющее к нему никакого отношения. Ему было решительно все равно, на чем передвигаться, – на машине, на метро или, может, на дрезине.

На дрезине даже забавно!..

Пожалуй, в этом была изрядная доля лицемерия, ибо, став знаменитым, общественным транспортом он пользоваться все же почти перестал. Он стеснялся, когда его рассматривали, а его только и делали, что рассматривали, он все время думал, а думать мешали люди, просившие автограф или «сфотографироваться». Поначалу он пугался и терялся всерьез, потом попривык, но все равно ездить в метро или на троллейбусе стало неудобно, да и неохота!.. Его возила Маня, или Анна Иосифовна присылала водителя, а он все делал вид, что это... просто так, баловство.

– Ты все время врешь самому себе, – говорила Маня, сердясь. – А это опасно. Ты кому угодно ври. Мне можешь или Катьке Митрофановой, а самому себе врать нельзя. Это все равно что жить в доме из пластмассы. Рано или поздно пластмасса вся растрескается, развалится, и обломки упадут тебе на голову. И придется из них выбираться. И еще вопрос, выберешься или нет. Может, задохнешься под ними!..

Скорчив страшную рожу, она растопыривала пальцы, как в кино про вампиров, подбиралась к нему, как будто собиралась наброситься, а он злился, отпихивал ее руки, повторял, чтоб отстала.

Она была права, вот он и сердился. Странным образом она разбиралась в нем намного лучше, чем он сам разбирался в себе, и ему казалось, что это несправедливо. Он многого не понимал, боялся и стыдился в себе, и никто не должен был знать, чего он боится или стыдится, а Маня откуда-то знала, и время от времени это было почти невозможно выносить!..

Дом, в который они приехали, стоял в отдалении от дороги, на второй или даже на третьей линии – вокруг были дачи, сосны, хорошо укатанная проселочная дорога, заросли бузины и шиповника, и за каждым забором сирень, уже отцветавшая по такой жаре, но пахнувшая так, что хотелось упасть в куст головой, будто в озеро, и больше не шевелиться.

Машин не было, должно быть, хозяева еще не потянулись из города, только напротив, на той стороне, стоял сверкающий белый автомобиль, как будто только что выехавший из мойки, – ни пылинки на полированных гладких боках. За рулем спал водитель и, похоже, храпел: голова запрокинута, рот открыт.

Маня именовала это место «Канатчикова дача» и не слишком его любила. Алекс, когда она все же выволакивала его сюда на какое-нибудь «мероприятие», просто терпел.

Анатоль Кулагин был мужчиной светским и общительным. Кроме того, ему нравилось, что с ним водят дружбу «знаменитости», поэтому на дачу приглашались все без разбору: прекрасные дамы с кавалерами, модный певец, телевизионный царь и бог с новой женой, редакторша с радио, перепуганная и счастливая, что попала «в общество», а заодно и директор радиостанции, косившийся на редакторшу неодобрительно.