Хуже всего было то, что с этих позиций простреливались артиллерией многие километры железной дороги Калач – Сталинград. Немцы пользовались этим преимуществом вовсю – пушки грохотали круглосуточно. Потеря этого участка железной дороги могла попросту обескровить город на Волге.

На месте затора против фашистских позиций уже стояли гвардейцы, бравшие городок у высоты 123,8, и еще какие-то части. Немцы готовились к затяжной обороне, а для голодных и измотанных маршем резервов это было смерти подобно. Еще и потому, что вовсе не сюда их отправили умирать – они были срочно нужны в совершенно другом месте. Требовался быстрый прорыв, который соединил бы затор с «колечком». Вернее, два прорыва – здесь и на юге, с противоположной стороны.

На севере, чтобы не губить попусту «нормальные» части, поставили штрафной батальон Титова. Для подобных целей он и был сформирован. Из тридцати человек с офицерами за пару дней штрафбат разросся до восьми сотен. Военных преступников гнали сюда со всего Сталинградского фронта.

Саперы и штрафники, перемазанные в земле и совершенно не отличимые друг от друга, возились в свежих окопах – углубляли, расширяли, укрепляли… Очередное пополнение энкавэдэшники выстроили снаружи, на широкой площадке между линиями траншей штрафбата и заградотряда.

Бойцов принимал усталый Титов. Белоконь безразлично отметил, что на его воротнике теперь не одна, а две шпалы – комбат стал майором. Его здоровый глаз смотрел в даль, а обожженная половина лица побелела. Майор Титов коротко рассказал прибывшим штрафникам, какое важное дело их ждет, сказал об отечестве, о гитлеровских щупальцах, одно из которых им предстоит безжалостно отрубить, и передал слово Дрозду.

Замполит тоже был не в настроении – слишком явно чуял опасность. Но вот он увидел в неровном строю новоприбывших Белоконя и воспрянул. Свою речь Дрозд выстроил вокруг того, что у преступивших суровые законы военного времени красноармейцев появилась возможность умереть с пользой для родины. Обращался он персонально к Белоконю, указывая на него рукой. Старого знакомца заметил и Титов. Комбат велел бывшему старшине выйти из строя и отвел его в сторону, наказав Дрозду продолжать. Замполит быстро закруглился.

Белоконь рассказал все предельно кратко: дал в рожу Керженцеву, немного его придушил, вот и все дела. Не расстреляли, потому что… потому что герой и кавалер ордена Красного Знамени. Белоконь произнес это с трудом – чувствуя, как нарастает внутренний вой, преследовавший его со вчерашней ночи. В ответ он ожидал от Титова назидания в духе «тем временем, когда отечество истекает кровью…».

Для Белоконя и прежде безопасность жены и детей была гораздо важнее, чем общий и безликий патриотизм. А после встречи с Ритой Белоконь и вовсе перестал понимать слова о родине. Родины не было, не было своих и чужих. Была только Рита и люди, которые могли ей чем-то угрожать, – враги. И главный враг… Которому он позорно уступил.

Однако Титов был слишком измотан. Всю патетику он выдал уже перед пополнением. Он вежливо порадовался, что Белоконю дали орден, и сухо сказал:

– Роту потянешь? У нас не хватает ротного.

– Не потяну, товарищ майор, – сказал Белоконь.

Это была правда. Чтобы вести вперед, нужна была уверенность. Не только в том, что нужно идти вперед, но и просто уверенность, твердость духа. Но Белоконь был повержен в самом главном вопросе, какая уж тут твердость.

– Придется оставить роту Смирнову, – с сожалением сказал Титов. – Он же мне всех людей угробит.

– А я не угроблю, комбат? – спросил Белоконь.

Титов внимательно посмотрел ему в лицо своим красным от усталости глазом.

– Не знаю, Василий, – сказал он. – Вестовым тебя взять, что ли? Ни у меня, ни у Ладо нет вестовых.

– От меня на этой должности не будет толку. Не умею я заботиться о чужом комфорте, с этим нужно родиться.

– Твоя правда, – хмуро откликнулся Титов. Немного помолчал и добавил: – Назначаю тебя исполняющим обязанности начальника штаба. Это получше?

– Штаба? – искренне удивился Белоконь. – Меня? Комбат, вы сегодня совсем не смешно шутите, не то что раньше. Ну, какой из меня штабник? Как из Смирнова сапер.

– Тогда меня устроит.

– Вы правда, серьезно?

– Вполне. Батальону положен штаб.

– Почему я? Разве нет других…

– Другие меня не устраивают. Прекратить обсуждение приказа, рядовой! Побудешь пока исполняющим обязанности. Если в далеком светлом будущем мы будем живы и если нас вдруг решат укомплектовать, как положено, тебя все равно не утвердят. Но когда это будет?.. Да еще, говоря начистоту, кадровых штабных крыс в штрафбат и салом не заманишь. Так что я действую по обстановке.

– У нас есть сало? Тогда я согласен.

– У нас нет даже интенданта, которого можно об этом спросить, – серьезно ответил Титов. – Всем ведают особисты, наша охрана и поддержка…

– Я пошутил, комбат. Имел в виду свою национальность.

– Ах, да… Так вот, примешь дела после атаки, а пока будь на подхвате.

– Товарищ майор, – негромко сказал Белоконь, – с реабилитацией штрафников нашей первой роты что-нибудь получилось?

– Мне не докладывают, Василий. Я только могу отправлять бумаги выше. Я даже насчет тебя не знал. Надо же, восстановили, повысили… Другие штрафники о таком могут только мечтать. А ты… – Титов не закончил.

– А я дурак.

– Нет, ты просто мало думаешь о русской земле. О ней, нашей матери и кормилице, нужно помнить каждую минуту.

Белоконь посмотрел на роющихся в окопах людей с лопатками. Он указал на них и произнес фразу, которая через секунду показалась ему сущей абракадаброй:

– Вот кто в русской земле по уши.

– Правильно, – сказал Титов. – Они делают общее дело. А не сводят личные счеты, когда родина стонет под пятой захватчика. Когда огромная часть нашей страны обливается кровью в лапах фашистской гидры…

– Да, комбат, согласен, – сказал Белоконь. – Свои личные счеты они уже свели. Теперь им остается лишь делать общее дело.

* * *

В очереди за оружием Смирнова было слышно издалека. Бывший разведчик что-то говорил громким глумливым голосом, а его рота отвечала своему командиру нестройным гоготом.

– Есть в энкавэдэ такая должность, – вещал Смирнов, ничуть не стесняясь выдающих винтовки особистов, – как заместитель полевой жены. Для нее и звание специальное предусмотрено: подкапитан. Вот наш друг и был таким заместителем жены под капитаном гэбэ!..

Когда Белоконь подошел поближе, он увидел и объект издевательств. Им был худосочный штрафник с бледным до синевы лицом. Белоконь поначалу не узнал его в пилотке, но через секунду понял, что это Лютиков.

Он не удивился. Чему удивляться? Керженцев наверняка отыгрался на молодом лейтенанте за Белоконя. Предположение подтвердилось, когда очередь подвинулась вперед на пару шагов. Лютиков опирался на палку, но все равно едва не свалился. После этого усилия бывшего лейтенанта долго кренило в сторону. Белоконь заметил, что на простой солдатской форме, в которую Лютиков был облачен вместо новеньких энкавэдэшных шмоток, спереди по всему телу проступали пятнышки крови.