– Вы не из бывших следователей, случаем? – спросил он.

– Я не знаю, из кого я, но порядки жизни мне известны! – ответил Георгий. – Если не хотите этим заниматься, я обращусь к вашему начальству, пусть примет меры. Вы, кстати, оформили это как-то? Или в устном порядке все происходит?

– А что оформлять?

– На вашем участке обнаружен человек с потерей памяти. Вы это как-то зафиксировали? Расследование начали? Или только в качестве личной инициативы запросы посылаете? Без отчетности?

Харченко и злился, и недоумевал. Он впервые видел человека, который требовал, чтобы на него завели дело и расследовали его жизнь. Жизнь всякого человека, знал Харченко, не безгрешна, и если копнуть, непременно до чего-нибудь докопаешься. Следовательно, либо Георгий чист, что невозможно, либо он – значительная личность, хоть и не помнит этого. Шут его знает, может, он какой-нибудь политик, миллионер или еще что-то в этом роде? Придет в память – так отомстит, что на всю жизнь хватит. С другой стороны, почему, если Георгий – в самом деле значительная личность, его до сих пор не опознали? А потому, сам себе ответил Харченко, что запросы были по Москве и области, а страна большая. И еще вариант: исчезновения некоторых персон до поры до времени настолько не афишируются, что милиция получает указание от высокого руководства помалкивать. И на запросы не отвечать.

Пока Харченко собирался с мыслями, Георгий вдруг сменил гнев на милость.

– Я понимаю вас, конечно, – сказал он, оглядев скудно обставленный кабинет. – Служба трудная, финансирование плохое. У вас даже компьютера нет. Ты выйди-ка на минутку, – велел он Татьяне, – а мы тут побеседуем.

Беседа длилась около часа.

Наконец Георгий вышел.

– Подняли сводки пожаров по району, – сказал он. – Сейчас подадут машину, поедем смотреть. Может, что вспомню.

– Как ты его уговорил? – поразилась Татьяна.

– А я не уговаривал. Просто напомнил о должностных обязанностях.

И так Георгий это сказал, что Татьяна тоже вспомнила о своих должностных обязанностях: ей вечером на смену выходить, хорошо бы отдохнуть перед этим. Но очень хотелось поехать с Георгием, посмотреть. И на места пожаров, и на его реакцию. Поэтому она все-таки попросилась:

– Может, я с тобой?

– Зачем?

– Ну как хочешь…

Вышел Харченко.

– Скоро там, Виталя? – спросил Георгий лейтенанта совершенно по-свойски.

– Шоферов нет.

– А сам не водишь машину разве?

– Вожу, конечно. Лишь бы в гараже свободная нашлась…

– Найдется! – уверенно сказал Георгий.

Татьяна пошла домой, дивясь.

Настроение было смутным.

Если перевести ее мысли в слова, то выразилось бы примерно следующее: что ж это такое? Доведешь мужика до ума, до кондиции – а он опять как бы исчезает! Опять все заново начинать! Надоест, пожалуй. А главное – ради чего? Чтобы он себя вспомнил? Ну – вспомнит. И уйдет. Как пить дать уйдет, вон у него какой настрой – сплошная энергия!

5

Весь день Харченко и Георгий ездили по местам пожаров, которые случились перед тем, как Георгий появился в Чихове. Осмотрели остов коровника в селе Жмыри, обугленную котельную в соседнем городе Кобельске, восстановленную уже почту в деревне Лиски, дачу в Коротаеве. Везде опрашивали людей. Безрезультатно. Ни Георгий ничего и никого там не вспомнил, ни его не вспомнили. Уже темнело, утомленный Харченко заскучал, запросился домой.

Георгий согласился, что за день все не осмотришь, договорились выехать завтра спозаранку.

И выехали – когда Татьяна еще не вернулась с ночной смены.

Объезжая сгоревшие объекты, все ближе подбирались к Москве. Выдохся Харченко, выдохся шофер, которого лейтенант взял сегодня, помня вчерашние тяготы дороги, выдохся «уазик», все тяжелее мучаясь мотором на подъемах, только Георгий был если не свеж, то по-прежнему тверд и смотрел вперед целеустремленным взглядом, словно готов был хоть всю жизнь ездить, отыскивая самого себя.

После одного из подъемов машина забастовала, пар повалил из-под капота, шофер, взяв ведро, пошел в низину где кустились невысокие деревья и предполагался ручей или болотце. Харченко сел на траву в тени машины, разулся.

По дороге скакал всадник на коне. Нет, всадница, разглядел Харченко. С интересом дожидался приближения. С разочарованием увидел: на коне веснушчатая и не очень симпатичная девчушка лет четырнадцати, плотная, плечистая. Крикнул ей – просто так, лишь бы убить время:

– У вас тут пожара нигде не было?

– Был! – улыбнулась девчушка замечательной белозубой улыбкой. И Харченко простил ее, подумав, что через пару лет из нее может получиться, пожалуй, девушка ничего себе. Он с этим уже сталкивался: бегает мимо соседка-школьница, платье болтается на ней – прильнуть не к чему, волосы пыльного цвета, опаленные солнцем блеклые ресницы глупо моргают… И вдруг из-за угла – девушка в расцвете прелести со всем тем, что так дорого сердцу и темпераменту Виталия. «Ты кто?» – изумится он. «Настя». – «Какая Настя?» – «Очень приятно, – девушка в обиде, – на соседней улице живу!» – «Надо же!» – «А что?» – «Да ничего», – отвечает Виталий, мысленно намечая новый объект – и душа дрожит от предвкушения и радости жизни.

– Был пожар? Где? – спросил Харченко, тоже улыбнувшись.

– А на конюшне у нас. Вон там.

Примерно в километре виднелись строения.

Виталий, крикнув шоферу, чтобы ехал за ними, когда приведет в чувство машину, пошел с Георгием к конюшне.

Девушка медленно ехала рядом и рассказывала:

– Меня самой еще не было, я тут только полтора месяца. Хотя мне уже Аргуса дают, – похвасталась она, – а он не всех на себя берет, надо, чтобы характер был, он и понести может. А эта вот тоже новенькая, как и я, – похлопала она по шее лошади, – мы с ней друг другу сразу понравились!

– Ты о пожаре расскажи, – напомнил Харченко.

– Я и говорю – ничего не знаю. Сама конюшня не горела, а сарай, где овес, хомуты, ну, упряжь всякая, он горел.

– Жертв не было?

– Вроде нет. Подробностей я не знаю.

6

Дошли до конюшни.

Там было безлюдно, только какой-то старик чинил рессорную тарантайку, расписанную узорами и цветами.

– Это на свадьбу некоторые берут, – не преминула пояснить словоохотливая девчушка. – Для оригинальности. – И крикнула: – Дед Борис, тут про пожар спрашивают!

Старик разогнулся, обернулся, приставил ладонь ко лбу, осмотрел в первую очередь милиционера по вечной русской привычке обращать сперва внимание на власть и начальство (ожидая подвоха), а потом и на гражданского человека. И удивленно воскликнул: