Парень порылся в кармане (его густые брови еще ниже нависли над глазами) и вытащил пластиковый мешочек, сначала поболтал им перед носом у Адамберга, а затем швырнул его на стол. Адамберг достал из мешочка старую фотографию, на которой все краски приобрели фиолетовый оттенок: молодой человек стоит, прислонившись спиной к огромному платану.

— Кто это? — спросил парень.

— Может, я, а может, мой брат. И что?

— Это ты. Посмотри на обратную сторону.

На обратной стороне фото круглым почерком была сделана карандашная надпись: «Ж.-Б. Адамберг». Его имя.

— Пожалуй, он больше похож на моего брата Рафаэля. Не припомню, чтобы у меня была такая рубашка. Это доказывает, что твоя мать плохо знала нас обоих, что она навешала тебе лапшу на уши.

— Заткнись, ты не знаешь мою мать, она никому лапшу на уши не вешает. Раз она сказала, что ты мой отец, значит, так и есть. Да и зачем ей выдумывать? Тоже мне повод для гордости.

— Как сказать. В деревне у меня репутация была получше, чем у Матта или Лулу, которых называли хулиганьем, крысятами и задрыгами. Душными ночами, когда все окна оставались открытыми, эти парни залезали в дома. Хозяйка продуктового магазина — ее в деревне не любили — получила по полной программе. Я уж не говорю о том, что вытворяла шайка Люсьена. В общем, так: хоть это и не повод для гордости, все же легче было назвать мое имя, чем признаться, что тут поработал задрыга Матт. Я не твой отец. Я не знал девушки по имени Жизель ни у нас, ни в соседних деревнях, и никакая Жизель не писала мне писем. Первое в моей жизни письмо от девушки я получил, когда мне было двадцать три года.

— Врешь.

Парень стиснул зубы: неколебимая уверенность, служившая ему опорой, вдруг дала трещину. Мифологический отец, его извечный враг, его мишень, хотел ускользнуть от него.

— Кто бы ни врал, я или она, давай решим, Кромс, что нам делать дальше. Нельзя же всю оставшуюся жизнь сидеть тут и пить кофе.

— А я с самого начала знал, чем кончится наша встреча. Ты отпустишь меня на все четыре стороны. А сам останешься здесь, с этими вонючими кошками, и ничего не сможешь мне сделать. Будь уверен: скоро мое имя появится в газетах. Кое-что произойдет. А ты будешь сидеть в твоем долбаном кабинете, в полном дерьме. И в итоге подашь в отставку, потому что даже легавый не может посадить родного сына в тюрьму пожизненно. Закон, мораль — все это пустые слова, когда решается судьба собственного ребенка. Но ты не захочешь признаться, что ты — отец Кромса, верно? И что это из-за тебя Кромс слетел с катушек? Потому что ты его бросил.

— Я не мог тебя бросить, поскольку я не причастен к твоему появлению на свет.

— Но ты не совсем в этом уверен, так ведь? Ты видел свою рожу? И видел мою?

— Ну и что? Две беарнские рожи, только и всего. Но зачем гадать, Кромс, если есть возможность получить точный ответ? И навсегда развеять твои иллюзии. У экспертов имеется образец твоей ДНК. Я дам образец моей, и пусть они сделают сравнительный анализ.

Кромсатель встал, положил револьвер на стол и безмятежно улыбнулся.

— Попробуй, если у тебя хватит смелости, — сказал он.

Адамберг смотрел, как он не спеша направляется к двери, открывает ее и уходит. На все четыре стороны. «Я пришел, чтобы изгадить тебе жизнь».

Он осторожно взял двумя пальцами пробирку и долго смотрел на нее. Нитроцитраминовая кислота. Он сцепил руки, опустил на них голову и закрыл глаза. Разумеется, никакого антидота ему не вводили. Он сорвал ногтем пробку.

Войдя в кабинет Жослена, Адамберг вдруг осознал, что от него буквально разит одеколоном, а доктор учуял это и удивлен.

— Я вылил на себя пробный флакончик, — объяснил он. — Это нитроцитраминовая кислота.

— Никогда не слышал о такой.

— Я сам выдумал название. Звучит убедительно.

Да, в тот момент все вышло удачно: Кромс попался на удочку, поверил, что в пробирке яд, который убивает за сотые доли секунды. Адамберг уже решил, что преступник у него в руках, но парень применил секретное оружие посильнее нитроцитраминовой кислоты. Тоже уловка, тоже блеф, однако это сработало. Адамберг, комиссар полиции, дал Кромсателю спокойно уйти, пальцем не пошевелил, чтобы остановить его. А ведь на столе лежал револьвер, Адамберг мог бы в два счета догнать этого парня. Или в пять минут оцепить весь периметр. Но он не двинулся с места. «Комиссар Адамберг отпускает маньяка-убийцу». Он словно видел заголовок на первой полосе во всех газетах Франции и Австрии. Крупные буквы сочились кровью, как ребра скелета на футболке Кромсателя. Потом будет суд, рев разъяренной толпы, веревка с петлей, переброшенная через толстую ветку. А вот и Кромсатель с красными от крови зубами, он вскидывает кулак и вопит вместе со всеми: «Сын побеждает отца!» Потом буквы газетного заголовка превращаются в россыпь черных и зеленых пятен.

В рот сквозь зубы вливалась грушевая настойка, голова уплывала то вправо, то влево. Он открыл глаза и вскоре четко увидел лицо склонившегося над ним Жослена.

— Вы потеряли сознание. С вами это часто бывает?

— Со мной это в первый раз.

— Зачем вы хотели встретиться? По поводу Воделя?

— Нет, я неважно себя чувствовал. Вышел из дому и подумал, что надо бы показаться вам.

— Вы неважно себя чувствовали? В чем это выражалось?

— Тошнота, туман в голове, разбитость.

— С вами это часто бывает? — повторил доктор, помогая Адамбергу встать.

— Раньше — никогда. Хотя нет, было однажды, в Квебеке. Но ощущения были другие, и к тому же перед этим я здорово напился.

— Прошу сюда, — сказал Жослен, хлопнув по длинному столу, обитому мягкой тканью. — Ложитесь на спину, снять надо только обувь. Возможно, это просто симптомы начинающегося гриппа, но все-таки давайте я вас осмотрю.

Когда Адамберг шел к Жослену, у него не было ни малейшего желания укладываться на стол и позволять доктору толстыми пальцами ощупывать его затылок. Ноги сами увели его подальше от Конторы и привели сюда. Ему просто захотелось с кем-то поговорить. Но этот обморок был как красный сигнал светофора. Нет, никому и никогда он не скажет, что Кромсатель считает себя его сыном. Никогда не расскажет, как дал убийце спокойно уйти, даже не попытался задержать его. Отпустил на все четыре стороны. И тот пошел своей дорогой, к следующей жертве, с мерзкой ухмылкой на губах, с эмблемой смерти на одежде. Кромс — это вроде звукоподражания, короткое словечко, которым обозначают какую-то пакость, мусор. Кромс, отродье Матта или Лулу, сын задрыги. Впрочем, за историю с хозяйкой магазина их никто не осуждал.

Доктор положил ладонь ему на лицо, двумя пальцами осторожно коснулся висков. Громадная ручища покрывала все лицо, от уха до уха. Другой рукой Жослен приподнял ему голову. В тени докторской ладони, слегка пахнущей одеколоном, глаза Адамберга закрылись сами собой.