– Да что ты удумал-то? Не томи! – не выдержала Варвара.

– Человечек у нас в отделении лежал, дедок древний. Привезли его к нам из кардиологического отделения очень крутого центра, где он ждал сложной операции на клапанах сердца, поврежденных системным заболеванием ревматоидного толка. Там он поранился бритвой, так как руки тряслись – злоупотреблял старичок-то, присоединилась гнойничковая инфекция, вот его и перевели к нам для вскрытия гнойника. А через пару дней деда должны были отвезти обратно, и светило медицины, профессор, должен был показать свое чудо-мастерство – преобразить его сердце, все его клапаны…

– Ювелирную работу продемонстрировать? – уточнила Варвара.

– Ну да! – кивнул Михаил и посмотрел на свои руки, словно они могли еще что-то дополнить. – Короче, я решил его прооперировать.

– Что сделать? – в один голос спросили Габриэль и Варя, даже подавшись вперед.

– Провести эту операцию, чтобы доказать всем, что я готов к самостоятельной работе. Что я – хирург с большой буквы.

– О господи… – только и смогла выговорить балерина.

– Вот именно! Я не ищу себе никакого оправдания, не прошу никакой снисходительности, а просто хочу сказать: жизнью больного я не рисковал. Кстати, и тогда то же самое говорил. Я знал, что все сделаю как надо, что старик ничем не рискует. Моя самоуверенность базировалась на объективных фактах моей хирургической гениальности. В общем, приняв решение оперировать, я уговорил стажера-анестезиолога мне ассистировать, а тот уговорил одну молоденькую медсестричку, свою подружку, нам помогать.

– И что? – поторопил рассказчика Габриэль, заинтригованный повествованием.

– Операцию я сделал, собрал сердце старика заново. Не буду утомлять подробностями медицинскими… Однако пациент умер. Мне дали три года, на пять лет лишили права заниматься медицинской практикой, – завершил свою исповедь Михаил Мефодьевич Кочкин.

Воцарилась полная, прямо-таки гробовая тишина. Да и что тут можно было сказать? Понятно, что человек рассказал о наболевшем. Причем он говорил так, словно все произошло вчера, а ведь минуло лет шестнадцать. Что и не удивительно, ведь с пациентом молодого хирурга случилось непоправимое.

Михаил выпил залпом коньяк, Варя нервно жевала салат, видимо, забыв про свои принципы не есть совсем, а Габриэль зажег от одной сигареты другую и продолжил курить, хотя о вреде этого занятия Минздрав предупреждает давно и без остановки (только никого его предупреждения не останавливают).

– А я бы все-таки хотел, чтобы меня утомили, – неожиданно произнес Габриэль, сверля своего визави взглядом темных глаз.

– В смысле? – не понял его заявления Михаил.

– Утоми меня подробностями, – пояснил Габриэль.

– А… Мне тяжело вспоминать.

– Раз уж начал, говори до конца. Тебе что-то мало дали…

– Хорошо. Если ты был милиционером, тебе не составит труда проверить, что я говорю чистую правду. Уж по этому делу столько проверок было! Оно одно такое на миллион…

– Надо думать, – согласился Габриэль.

– Умер мой пациент не по моей вине – я залатал его сердце и все остальное как положено. Сто экспертиз состоялось, были привлечены медицинские светилы. И они все понять не могли, как я, молодой врач, сделал столь сложную, профессорского уровня, операцию в самой обычной клинике, без специальных приборов и средств. Не каждый опытный хирург со стажем на такое способен, а тут, считай, студент… Но все эксперты признали, что операция была проведена блестяще и что…

– Что?

– Что руки у меня золотые, – смущенно добавил Миша.

– А мозги, видимо, все-таки оловянные, раз человек умер? – не удержался Габриэль.

– Я со стопроцентной уверенностью отвечал только за себя, но не учел, что не все зависит от меня. А мой неопытный ассистент-анестезиолог не смог вывести пациента из наркоза. Вот и все. В общем, я доказал-таки свою состоятельность как хирург, совершив непредумышленное убийство… А дальше три года поселения и минус пять лет практики даже санитаром, не то чтобы хирургом. Анестезиологу досталось похуже – попал на зону на шесть лет. Девочку-медсестру выгнали из медицины, заведующего хирургией Илью Степановича и его анестезиолога, которые напились и допустили нашу самодеятельность, сняли с должностей. М-да… Мой хирургический триумф многих тогда подкосил. А я только после суда задумался о том, что такое хорошо и что такое плохо… Понял, что хорошие оценки и энциклопедические знания – ничто по сравнению с человеческой жизнью.

– Весьма дельная мысль.

– Только жалко, что поздно она мне в голову пришла, – согласился Миша, – ничего уже не вернуть было. Проехались мои амбиции по судьбам нескольких людей, как трактор по незабудкам. А когда я все осознал, когда случившееся дошло до последней клеточки моего мозга, мне стало еще страшнее. Эгоизм ушел, остались раскаяние и боль. Я честно валил лес три года, затем вернулся и устроился работать сторожем. Наверное, там бы всю жизнь свою и провел, ведь, честно говоря, злоупотреблять алкоголем стал, впав в другую крайность – считал себя недостойным для нормальной жизни, и сгинул бы…

– Что помогло? – поинтересовалась Варвара, поражаясь, какой интересной и неоднозначной судьбы человека ей довелось встретить у ворот клиники Константина.

– Не что, а кто. Мне помог мой учитель, Макар Семенович Лесовецкий, профессор, доцент кафедры абдоминальной хирургии. Я глазам своим не поверил, когда увидел его щуплую фигуру на пороге сторожевой будки. Я-то уже думал, что никогда не увижу никого из той своей, прошлой, жизни. Да и не хотел видеть – боялся, что еще больнее будет. А вот Макар Семенович, умнейший человек и прекрасный преподаватель, помнил обо мне, следил за моей судьбой. Потому и пришел. Наверное, то состояние, в котором я пребывал, произвело на него очень сильное впечатление. Для начала он… побил меня.

– Что сделал? – не поняла Варвара.

– Вмазал по роже, чтобы в себя пришел. Потом поговорил со мной по душам и, поняв, что я многое осознал, сразу же принял твердое решение помочь мне.

– Хороший у тебя учитель, – оценил поступок профессора Габриэль и стал раскладывать по тарелкам остатки салата с креветками.

– Душевный человек, – согласился Миша. – Прежде всего он заставил меня пройти полный курс лечения от алкогольной зависимости.

– Помогло? – заинтересовался Габриэль. Михаил скривил лицо и сделал рукой жест, который можно было расценить как «так себе» или «думай как хочешь».

– Потом он стал убеждать меня, что я – преступник. Я ему ответил: «Сам знаю, что преступник, и свое отсидел, а за остальное буду там, наверху, после смерти отвечать». Но Макар Семенович пояснил, что говорит о другом. Мол, преступник я потому, что с моим даже не талантом, а самым настоящим даром ушел из медицины. Ой как он кричал на меня! «Ты не смеешь заживо хоронить себя! Ты – единственный мой ученик, который буквально на заре карьеры превзошел учителя!» Кричал, что он всегда знал: мне будут под силу любые самые сложные операции, и то, что я сделал с сердцем старика в тех условиях, какие у меня были, – чудо, но чудо, подкрепленное моим талантом и знаниями. Что амбиций у меня всегда было много, и я уже заплатил за них высокую цену, но теперь не должен прозябать тут сторожем, а должен вернуться в медицину… Эх, если бы не Макар Семенович, я бы никогда не вернулся! Но он был очень убедителен. Я снова сел за книги, сдал сертификационный экзамен по хирургии и получил разрешение на работу. Но тут уж проявил твердость: после того, что со мной произошло, я четко понимал, что не смогу дотронуться до живого человека не то чтобы скальпелем, а даже пальцем. Да и руки у меня уже были не те, сказались и лесоповал, и пьянство. Обычным хирургом я, конечно, смог бы стать, а гениальным уже нет. Вот и решил пойти в патологоанатомы.