— Ты влюблена в него по уши, — с откровенным злорадством сказала леди Хартвуд. — Какая же это глупость с твоей стороны!

— Ничего подобного. Просто я не могу поверить, что он виновен в том, в чем вы его обвиняете.

— Однако он виновен.

— Но тогда должно быть какое-то объяснение. Может, та женщина умерла при родах? Если он, как и его брат, погубил соблазненную им женщину, то это, конечно, ужасно, однако это все-таки не убийство.

— О, как бы тебе хотелось, чтобы все разъяснилось, не так ли? — Леди Хартвуд осклабилась — Но у тебя ничего не выйдет. Я ничего тебе не намерена объяснять. Ты бесстыдная потаскушка и заслуживаешь ту участь, которая ждет тебя.

— Как бы там ни было, но мне надо знать, почему вы так ненавидите вашего сына. — Элиза от волнения едва ли не кричала. — В чем же его вина, если вы никак не хотите простить его?

— А тебе какое дело до этого? Ты ведь все равно будешь любить его, какое бы преступление он ни совершил.

— Я не люблю его, но мне надо знать правду. Я хочу понять ради собственного спокойствия, что он за человек.

— Понять? Скоро ты все поймешь, — загадочно ответила леди Хартвуд. — Почему бы тебе самой не спросить его: хорошо ли ему было прошлой ночью в публичном доме?

— Очень хорошо, матушка. Я с превеликим удовольствием посетил это заведение. Больше у тебя нет вопросов, адресованных мне?

— Нет, больше нет! — отрезала леди Хартвуд и, повернувшись, пошла прочь, намеренно сильно постукивая палкой по полу. Как только стихли ее шаги, Элиза осталась наедине с Эдвардом.

Он стоял у подножия лестницы и смотрел на нее ироничным, слегка высокомерным взглядом, которым, как теперь знала Элиза, он отгораживался от всех людей.

— Почему ты не уехала? Разве мой камердинер не передал тебе оставленные мной деньги? — едва ли не сердито спросил он.

— Я говорила тебе, что не уеду до тех пор, пока ты не расскажешь всю правду о том преступлении, в котором обвиняешь себя.

— Какое это имеет значение? Разве тебе не достаточно просто знать, что я совершил преступление?

— Нет, не достаточно. Мне надо понять. Я не могу уехать, не разобравшись в тех причинах, которые двигали тобой. Возможно, я неправильно истолковала твой гороскоп. Если я ошиблась, то должна понять почему. Не зря говорят, что на ошибках учатся.

— A-а, ты хочешь вытащить из меня мои тайны для того, чтобы стать более мудрым астрологом?

— Или более мудрой женщиной, — тихо возразила Элиза. — Если все то, что ты говорил о себе, правда и если я была так слепа, то нахожусь в явной опасности, об этом как раз не устает повторять мне твоя мать. Я должна научиться видеть правду, какой бы неприятной она ни была.

Хартвуд опустил голову, словно незримая тяжелая ноша придавила ему плечи.

— Даже сейчас ты очень серьезна. Другая женщина на твоем месте оросила бы меня слезами.

— С какой стати мне плакать?

— В самом деле, с какой? — как всегда, полушутливо полусерьезно, отвечал Хартвуд. — Ты призналась моей матери, что не любишь меня. А мне ведь известно, что ты не любишь лгать, во всяком случае, ей по отношению ко мне. Значит, это правда. Правда и то, что я был сегодня ночью в борделе.

— Какое мне дело до того, куда ты ходишь?

— Неужели ты не испытываешь ни малейшей ревности?

Элиза закусила губу, не желая показывать, насколько ее обидел его жестокий ответ. Она изо всех сил стиснула пальцы в кулак и спрятала его в складках платья, чтобы унять охватившую ее горькую обиду.

— Разве можно рассчитывать на твою верность? — наконец выдавила она. — Ты же лорд Лайтнинг, прославленный своим непостоянством. Что ж тут удивительного? Ты бросаешь прежнюю любовницу тем более не настоящую, и падаешь в объятия другой.

Эдвард нежно взял ее за руку.

— Но ты забыла о другом. Лорд Лайтнинг непредсказуем. Твое суждение обо мне поспешно. Да, я действительно был в публичном доме, но вовсе не для того, чтобы утешиться в объятиях какой-нибудь красотки. Я хотел поговорить с Тамуортом, а публичный дом — это единственное место, где точно знаешь, что найдешь его.

У Элизы сразу отлегло от сердца..

— А зачем ты искал Тамуорта?

— Хотел как следует вбить в его тупую башку, что если я однажды пожалел его презренную жизнь, то в другой раз пусть не рассчитывает на поблажку. Впредь пусть не забывается и не говорит о тебе в таком оскорбительном тоне.

— И ты сказал это ему, несмотря на то что я должна была уехать сегодня утром?

— В результате все приобрело еще большее значение. Теперь ты стала общепризнанной моей любовницей. И поэтому после того как мы расстанемся, без моего покровительства ты окажешься в очень опасном положении. — Он запнулся. — Но я надеюсь, что ты не уедешь.

— Нет, во всяком случае, до тех пор, пока не услышу от тебя твою историю.

— Видимо, придется рассказать, иначе ты не отстанешь от меня, — улыбаясь, ответил он. — Тебя нельзя испугать. Тебя нельзя заставить ревновать. Ты можешь стоять передо мной и не моргнув глазом выслушивать разные нелепицы и несуразности, которыми я тебя угощаю. Ты словно сфинкс, ждущий от меня правильного ответа.

Не в силах сказать хотя бы слово, она кивнула.

Судя по насмешливому выражению его лица, можно было подумать, что он, как всегда, посмеивается над ней, если бы не хриплый голос, в котором отчетливо звучало скрытое волнение.

— Пойдем. Полагаю, на морском берегу будет удобнее поговорить, там нам никто не будет мешать. — Он покачал головой. — Когда ты все узнаешь, думаю, тогда ты оставишь меня в покое.

— Как вам будет угодно, ваша милость.

Эдвард поморщился. Ее подчеркнуто вежливый ответ, устанавливающий дистанцию между ними, пришелся ему не по вкусу, но поправлять ее он не стал.

— Честно говоря, даже не знаю, хочется ли мне этого или нет, — признался он. — Но благодаря твоему доверию, нет, твоей вере в меня, я все больше меняюсь, становлюсь другим.

В карете они подъехали к тому же самому месту, где накануне он показывал ей море. Приказав кучеру ждать их возвращения, Эдвард повел Элизу вниз.

Они шли в молчании. Заунывные порывы ветра и мерный шум моря лишь подчеркивали его. Эдвард шел быстрым шагом, так что она едва поспевала за ним.

У самой кромки берега он остановился, собираясь с мыслями, окинул взглядом море, как бы черпая в его безграничном просторе уверенность, и, кашлянув, начал говорить спокойно и взвешенно:

— Мне было семнадцать, когда мать заставила меня взять на себя вину брата в гибели той несчастной женщины, о которой я уже рассказывал. Но я не говорил тебе, что незадолго до этого я неформально обручился с дочерью наших соседей по поместью. Ее звали Эстелла Хар— тингтон. Она была чуть моложе меня. Мы дружили с детства. Она была очень красивой, и я влюбился в нее. Однако ее небогатые родители без особого восторга встретили известие о нашей любви. Я ведь был младшим сыном и поэтому не считался завидным женихом. Однако я сумел уверить Эстеллу, что смогу заработать много денег, добьюсь успеха в жизни, а затем мы поженимся. В знак моей верности я подарил ей кольцо.