– Что? – Николас усмехнулся. – Это нелепо. Я выпутался из ее объятий так быстро, как только смог, а это было совсем не так просто, как, возможно, казалось со стороны. Белинда, эта девушка все равно что осьминог.

Ее губы чуть дернулись, и Николас почувствовал, как вспыхивает еще один лучик надежды.

– Миледи?

Оба повернулись на голос и увидели лакея. Тот стоял между двумя самшитовыми стенами, держа в одной руке лампу, а в другой – поднос.

– Вы посылали за льдом и бинтами? – спросил он.

– Да, Генри. Дайте их сюда, если вам не трудно.

Лакей шагнул вперед, кивнув Николасу и озабоченно посмотрев на его разорванную одежду.

– Надеюсь, вы не сильно пострадали, милорд. Сэр Уильям сказал, вы упали в розовые кусты?

– Полагаю, так тоже можно выразиться, – согласился Николас.

Лакей повернулся к Белинде.

– Мне заняться ранами его милости, миледи, чтобы вы могли вернуться к гостям?

– Спасибо, Генри, но в этом нет нужды. В доме пятьдесят человек, и каждому что-нибудь да требуется, так что вы там нужны куда больше, чем я. – Она показала на траву и добавила: – Поставьте поднос тут. – Белинда начала стягивать свои длинные перчатки. – И можете идти.

– Да, ваша милость.

Слуга, поклонившись, ушел, снова оставив их наедине.

Белинда отбросила перчатки в сторону, встала на колени и подняла лампу.

– Повернитесь, – скомандовала она. – Чтобы я смогла как следует разглядеть ваши раны.

Николас подчинился, глядя через плечо, как она высоко поднимает лампу и пальцами осторожно оттягивает его разорванные сюртук и рубашку.

– Все не так плохо, – произнесла Белинда через минуту. – Шипы, конечно, порвали сюртук и рубашку, но одежда вас защитила. И все-таки там есть проколы и царапины, а их определенно необходимо промыть.

Она поставила лампу рядом с собой, взяла с подноса темно-коричневую бутылку, вытащила пробку и потянулась за бинтом.

– Вам придется снять рубашку.

Николас усмехнулся. Челюсть тут же пронзила боль, но это того стоило.

– Ай-яй-яй, Белинда, – пробормотал он, – какая вы испорченная девочка.

Она сухо взглянула на него.

– Что-то вы размечтались, Трабридж.

– В моих мечтах все происходит не совсем так, – поправил ее он и, пристально всматриваясь в лицо Белинды, снял вечерний сюртук и начал расстегивать жилет. – Я всегда представляю себе, как сначала снимаю одежду с вас.

В свете лампы Николас увидел, как щеки ее розовеют, но Белинда тут же начала смачивать бинт жидкостью из коричневой бутылки, ничего не сказав в ответ.

Николас снял жилет и белый галстук-бабочку, затем вытащил из воротника запонки и положил их на поднос. Стаскивая с себя рубашку и сорочку, понял, что шипы поранили его до крови, потому что лен и шелк прилипли к коже, а когда он отбросил одежду в сторону, заметил на порванной ткани темные пятна.

– Боюсь, мой камердинер будет мной очень недоволен.

– И не он один. Сэра Уильяма тоже нельзя назвать вашим поклонником. – Белинда за его спиной приподнялась на коленях и приложила влажный бинт к голому плечу.

Николас со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

– Господи, женщина, – воскликнул он, оглядываясь, – чем вы смочили его? Лимонным соком?

– Антисептиком.

– Жжет!

– Не ведите себя как ребенок.

– Я и не веду, – запротестовал Николас и, словно в доказательство, весьма мужественно выругался, когда Белинда передвинула салфетку на другое место, а затем сосредоточился на ощущении ее голых рук на своей коже. Они словно растворяли боль.

– А как ваше лицо? – спросила она.

– Немного болит.

– На подносе лежит лед.

– Я и не догадывался, что сэр Уильям такой превосходный боксер, – заметил Николас и взял мешочек, наполненный кусочками льда, но к лицу не приложил. – Кстати, о сэре Уильяме, – произнес он, снова оглянувшись на Белинду. – Зачем, ради всего святого, вы притащили его сюда?

– Я тут ни при чем. Должно быть, он вышел из дома, увидел, что Розали идет через лужайку, а я за ней, и пошел за нами. Это все, что я могу предположить. Я не знала, что сэр Уильям здесь, пока он не протиснулся мимо меня и не накинулся на вас.

– А, понятно, – ответил Николас и осторожно приложил ледяной компресс к челюсти. – Полагаю, примерно так оно и было.

Белинда внезапно усмехнулась.

– Боюсь, пока ваш сезон проходит не очень удачно.

– Правда? – Николас тоже не сумел удержаться от смеха, очень уж нелепо все складывалось. – А я и не заметил.

Он помолчал и, подумав, добавил:

– Полагаю, завтра мне следует уехать.

– Не думаю, что в этом есть необходимость. Должна признать, что для всех нас это, конечно, была довольно неловкая ситуация, но лишь мы четверо знаем, что случилось. Сэр Уильям – джентльмен, человек сдержанный и неболтливый, а если об этом рассказать, репутации Розали будет нанесен непоправимый вред, на что он никогда не пойдет. Подозреваю, что сама Розали слишком смущена и вряд ли признается кому-нибудь в происшедшем – и у нее на это есть все основания. Ни вы, ни я ни с кем этого обсуждать не будем. Так зачем вам уезжать? Вы… – Белинда молчала, не убирая руку с его плеча. – Вы все еще хотите найти себе жену, верно?

– Мои желания мало с этим связаны, – ответил Николас, наслаждаясь ее прикосновением, и снова напомнил себе о причинах, по которым уехать должен. – Кроме того, какая разница, проговорится кто-нибудь из нас или нет? К завтрашнему вечеру у меня проявится синяк под вторым глазом в пару к первому, и люди поймут, что произошла очередная стычка.

– Насколько мне известно, версия сэра Уильяма о происшедших событиях выглядит примерно так: вы двое выпили лишнего и совершили ошибку, начав спорить о политике. Оба слишком разгорячились, и закончилось все неудачной дракой.

– Выдумка довольно правдоподобная, но любой, кто меня знает, над ней просто посмеется. Я бы в жизни не стал драться из-за политики, так что мне лучше уехать, чтобы избежать лишних вопросов.

– Пожалуй, – отозвалась Белинда и снова занялась его ранами.

Вроде бы все было решено, но уезжать Николасу не хотелось. Пусть создавшееся положение было невыносимым, но оно давало ему шанс побыть рядом с ней, чего и он желал. Николас больше не хотел искать жену. Он хотел Белинду.

Маркиз понимал это особенно остро, чувствуя, как она прикладывает примочку к его плечу, затем начинает перевязывать, пропуская бинт через подмышку, чтобы крепче держался. Ее теплые руки то и дело задевали его обнаженную кожу, и желание разгоралось все сильнее, заглушая боль в челюсти и на исцарапанной коже надежнее любого обезболивающего. Отсюда следовал единственный вывод – он влюблен по уши.