В ту пору Генри еще не понимал, что из-за упрямства Якова Стюарта ему придется надолго застрять в Шотландии. Это стало очевидным лишь позднее, когда он написал о нелепом требовании Якова своему королю, а тот, вместо того чтобы возмутиться и отозвать посла, распорядился уладить все полюбовно, но ни в коей мере не задевая интересов Майсгрейва.

Интересы Майсгрейва! Теперь, когда этот барон стал для него ключом от родины, Генри преисполнился негодования. И тем не менее он ничего не мог поделать в сложившейся ситуации. Время шло, и вскоре гордому Стаффорду пришлось отказаться от пышного эскорта, оставив при себе лишь небольшой отряд лучников, а из всего штата прислуги – двух оруженосцев: преданного, но вечно брюзжащего и трусоватого Ральфа Баннастера и Гуго Дредверда, веселого и обходительного, но не знающего меры в женолюбии. Герцог уже дважды заставал его щеголяющим перед шотландскими красавицами в нарядах с плеча своего патрона.

При мысли о шотландских красавицах Генри ощутил новый приступ головной боли. Когда он ехал к незнакомому двору, он мечтал о новых блистательных победах над сердцами северных леди. Но оказалось, что при дворе Якова Стюарта дам практически нет и даже со своей королевой венценосец видится не чаще раза в год. Те же дамы, что состояли в свите сестры Якова принцессы Маргариты, только о том и помышляли, чтобы соблюсти ледяное достоинство, были начисто лишены обаяния, а кокетство считали уделом падших женщин. С мужчинами они держались надменно, а любой комплимент истолковывали как оскорбительную фамильярность. Увы, сегодня, после рождественской мессы, он имел случай в очередной раз убедиться в этом, однако сейчас, когда так трещит голова, ему не хотелось вспоминать об этом досадном инциденте.

Пляска наконец-то закончилась. Горцы были разгорячены, их лица блестели от пота, и Бэкингем, уже давно ощущавший, как стынут ступни в остроносых шелковых туфлях, с некоторым удивлением поглядывал на этих пышущих жаром дикарей в их нелепых клетчатых килтах, с голыми, словно не чувствительными к холоду ногами, обутыми в грубые броги[38].

Едва горцы вновь заняли места за столом, как загремели фанфары и в зал потянулась вереница нарядных лакеев со второй переменой блюд: огромные мясные пироги, туши вепрей с вызолоченными клыками, фазаны, длинные перья которых, подрагивая, свисали с золоченых подносов, молочные поросята в венках из сахарных цветов, изжаренные целиком косули с приправленной пряностями подливой. Главный стольник с самым церемонным видом нарезал мясо для короля, но Яков даже не прикоснулся к пище, продолжая что-то шептать своему фавориту Кохрейну, чья алмазная цепь сверкала ярче свечей на темно-вишневом бархате камзола.

Бэкингем заметил, что оба они поглядывают в его сторону. Да и не только они. Казалось, уже давно не столько пляски горцев, сколько его особа занимает внимание присутствующих. Бэкингем знал – почему. Всему виной это нелепое происшествие после рождественской мессы. Господи, как дики эти люди, как терпят они всех этих низкородных временщиков, подобных Кохрейну, к которому сейчас так льнет король! Их привело в замешательство случайное происшествие во дворе замка – и то только потому, что в нем оказалась замешана графиня Ангус. Словно есть что-то дурное в том, чтобы оказать любезность даме в разгар ненастья!

Сейчас Бэкингем полагал, что у него и в помыслах не было ничего иного. На деле все обстояло несколько иначе. Марджори Дуглас поразила его, едва появившись в церкви святого Михаила, где двор слушал торжественную мессу. Он не знал, кто эта дама, но уже одно то, что она возникла в столь неурочный час, среди пурги и мрака, привлекло его внимание. Генри даже улыбнулся, припоминая то мгновение. Полночь, прекрасный голос с амвона торжественно возгласил:

– Родился Божественный младенец! Славьте сына Божьего, славьте Спасителя и его Пресвятую Матерь!

Вся толпа молящихся в едином порыве опустилась на колени, и мощно зазвучало «Gloria in excelsis Deo»[39]. Гремел орган, покрывая торжественными раскатами бешеное завывание ветра. И именно в эту минуту распахнулась тяжелая дверь церкви и под ее своды вступила группа запорошенных снегом людей. В рядах молящихся произошло замешательство, даже певчие в хоре стали сбиваться и оглядываться. Но вновь прибывшие, словно стараясь не привлекать к себе внимания, торопливо осенили себя крестным знамением и, опустившись на колени, смешались с присутствующими.

Среди них была и дама. Плавно ступая, она проскользнула вдоль бокового нефа и опустилась на колени на женской половине. Бэкингем не сразу разглядел ее лицо, он видел только, что она высока ростом и движется величаво и грациозно. Великолепный плащ из серебристой лисы и то, что она осмелилась явиться в разгар службы, указывали, что эта дама вовсе не обычная запоздалая прихожанка.

Генри был заинтригован. Во все оставшееся время службы он не спускал с нее глаз, пока незнакомка не взглянула в его сторону. Она не была так хороша, чтобы сразу потерять голову, казалась чересчур смуглой, но, с другой стороны, рядом со всеми этими бледными, словно изможденные призраки, леди шотландского двора у нее было явное преимущество. И он улыбнулся ей. Дама испуганно опустила веки и поспешила отвести взгляд. Больше она не оборачивалась, хотя Бэкингем неотрывно смотрел в ее сторону. Оруженосец герцога Ральф Баннастер был не на шутку напуган поведением своего господина.

– Ради всего святого, милорд! Вы поступаете по меньшей мере неосторожно. Эти шотландские варвары чуть что хватаются за мечи, в особенности когда так смотрят на их женщин. Умоляю вас…

Но Генри словно сорвался с цепи. Впервые за все то время, что он находился в Шотландии, его ждало приключение, и он ни при каких обстоятельствах не желал от него отказываться.

Когда по окончании мессы продрогшие прихожане потянулись к выходу, королевские гвардейцы потеснили толпу, выкрикивая:

– Дорогу, дорогу Его Величеству королю!

Началась сутолока. Ворвавшиеся в распахнутые створки потоки дождя со снегом загасили факелы. Воспользовавшись темнотой и общим замешательством, Генри протолкался к незнакомке и, мягко взяв ее под локоть, вывел из толчеи на улицу. В темноте она не узнала его и доверчиво взяла за руку, шепнув:

– Это ты, Роберт?

Но они уже были на крыльце, где на них обрушились вихри мокрых хлопьев, и даже если бы Бэкингем и ответил, его слова потонули бы в реве ветра. Поэтому он лишь прижал к себе незнакомку и, прикрывая ее от вьюги, начал увлекать через двор туда, где была небольшая дверь в угловой башне. Дама покорно следовала за ним, закрыв лицо большим капюшоном, пока они не оказались в помещении башни, где было почти совершенно темно.

– Это ты, Роберт? – снова мягко спросила она, и голос ее был столь чарующим, что Бэкингем впервые не обратил внимания на бесконечно раздражавшее его шотландское произношение. В ответ он лишь слегка пожал ее руку и, когда маленькая ручка ответила ему, начал увлекать ее вверх по лестнице.