– В таких вопросах рано или поздно – это большая разница, – буркнула я.

– Ладно, я дам тебе один совет. В последние дни жизни очень хочется кого-нибудь поучить. Так вот, не бери на себя чужие грехи. Этого никто не оценит ни на этом свете, ни на том. К тому же я действительно убил троих людей шерифа. Заметь: никто меня к этому не принуждал. Это было вполне осознанное решение.

– Ты не мог знать, что они люди шерифа, – зачем-то поправила я.

– Кого это здесь интересует?

Что правда, то правда. Такие мелочи здесь никого не интересовали. Здесь не имело значения, виновен или нет, умышленно действовал или по воле случая, признался добровольно или под пытками. Не играла роли ни причина поступков, ни степень их реальности. Важно было лишь одно: каковы интересы Роджера де Оксенфорда. В данном случае его интересы были абсолютно прозрачны. Он хотел заполучить амулеты, и для этого двое сидящих в темнице узников должны были превратиться в безжизненные тела, раскачивающиеся на веревках по прихоти ветра. Меня передернуло.

– Никогда не любила ходить на казни, – призналась я. – Ты не знаешь, при повешении агония длится долго?

– Нет. Обычно у человека сразу ломается шейный позвонок. Так что смерть практически мгновенна.

– Теперь мне стало намного легче.

– Рад, что хоть чем-то могу помочь.

– Мы умрем? – тихо спросила я.

Молчание.

– Не знаю, – ответил наконец Адриан. – За три дня всякое может случиться.

– Что, например? – устало вздохнула я. – Де Оксенфорда внезапно хватит удар?

– А что, тебе разве не нравится такой вариант? – усмехнулся он.

– Ты сам недавно говорил, что не веришь в сказки.

– Не верил. Пока не встретил тебя.

Я со всей силы зажмурила глаза и сжала кулаки так, что ногти больно впились в ладони.

– Если ты еще раз скажешь что-нибудь в этом роде, я потеряю самообладание. А мне надо продержаться эти три дня, иначе в понедельник Кларисса получит слишком большое удовольствие.

– Извини. Не буду. Есть такая песня, – сменил тему он, – там говорится: «Прости, мой край! Весь мир, прощай!»[1]Так вот, мы с тобой еще живы.

Я кивнула. Он не мог этого видеть, но говорить мешал снова подступивший к горлу ком.

Ночь прошла тяжело. Я засыпала и просыпалась бессчетное число раз, и сон приносил не отдых, а лишь дополнительное утомление. Порой я просыпалась с чувством тревоги, порой на грани сна и яви сознание охватывал безотчетный панический страх, который я не в силах была предотвратить, ведь сон не подвержен человеческому контролю. Иногда я быстро проваливалась в забытье, столь же поверхностное и непродолжительное, а иногда лежала и думала, то и дело переворачиваясь с боку на бок, садясь и снова укладываясь, пытаясь найти сносное положение для изнывавшего на каменном полу тела.

Все было до бесконечности глупо, несправедливо и нелепо. Уж лучше бы меня арестовали и осудили за сговор с лесными разбойниками. Во всяком случае, в этом было бы хоть какое-то зерно истины. Осознанно выступая против закона, как минимум знаешь, на что идешь.

Мне много раз доводилось смотреть в глаза смерти. В том числе и совсем недавно, в этом самом городе. Но никогда – так, как сейчас. Шансы победить бывали порой ничтожными, даже нулевыми, но я могла сжать зубы и бороться, бороться изо всех сил, до самого конца. И от этого было нестрашно. Мне никогда не приходилось сидеть сложа руки и ждать, когда меня поведут на заклание, как бессловесную скотину.

О том, что наступило утро, я узнала лишь по принесенному нам завтраку. У солнечного света не было возможности проникнуть в этот подвал. Мы находились слишком глубоко под землей.

В этом необычном во всех отношениях месте время тянулось чрезвычайно медленно. Должно быть, такой подарок природа специально делает людям, часы жизни которых сочтены. Поэтому трудно сказать, сколько прошло времени после завтрака – может быть, час, а может быть, три, – когда из коридора послышались быстро приближающиеся шаги. Шли не с той стороны, откуда привели сюда нас, а с противоположной.

Первым шагал стражник, за ним, основательно приподняв подол и брезгливо морщась, следовала Лаура де Оксенфорд, еще один стражник замыкал шествие. Я скривилась. Уж если нарушаете покой приговоренных, могли хотя бы показать что-нибудь более приятное. Лаура остановилась напротив камеры, бросила пренебрежительный взгляд в мою сторону и проследовала дальше. Шум шагов почти сразу же прекратился. Значит, нетрудно было заключить – она пришла к Адриану.

– Оставьте нас, – холодно велела она стражникам.

– Но, госпожа, так не положено… – забормотал было один, тот, что помоложе.

– Я сказала, убирайся вон! – повторила Лаура тоном, не терпящим возражений.

Стражники поспешили ретироваться и остановились лишь в самом конце коридора.

Я приготовилась внимательно слушать. Подслушивать, конечно, нехорошо, но, право слово, неужели столь маленький грех не простится человеку, которого послезавтра казнят за государственную измену?

По шороху соломы я поняла, что в соседней камере Адриан поднялся на ноги.

Сперва не было ничего, кроме напряженного молчания, почти такого же громкого, как звенящая в ушах тишина.

– Ну здравствуй, – сказала наконец Лаура.

– Здравствуй, – не нарушил законов вежливости Адриан.

– М-да, зрелище не из лучших, – заметила она. – Как ты умудрился наделать столько глупостей за такой короткий срок?

– Я что-то ни одной не припомню, – усмехнулся Адриан. – Не хочешь уточнить?

– Если бы глупостей не было, ты не оказался бы здесь.

– Правда? А я-то думал, что оказался здесь по прихоти твоего папочки.

– Можно сказать и так, – не стала спорить Лаура. – Я пришла сюда не затем, чтобы обсуждать, почему ты здесь оказался.

– Зачем же тогда? – поинтересовался он.

– А ты сам не догадываешься?

– А должен?

– Ты всегда казался мне человеком сообразительным… Молчишь?

– Боюсь тебя разочаровать. Но если ты хочешь что-то сказать, я весь внимание.

– Да. Нет смысла играть в прятки. У меня есть для тебя одно предложение. Как ты знаешь, отцу нужен твой амулет.

– Знаю.

– Забрать его у тебя он не может, поэтому для того, чтобы получить амулет, ему придется сначала тебя казнить. Но существует еще один способ.

– Вот как?

Впервые за время этого разговора голос Адриана утратил бесцветность.

– Амулет можно добровольно передать одному из ближайших родственников, – уточнила Лаура.