– Джеймс, – сам откликнулся англичанин.

– Ну поехали… Джеймс.

Михася щёлкнула языком, выводя лошадей на освободившуюся дорогу. Грунтовка тянулась между двумя рядами сосен, а наверху, казалось, над самой головой, висели крупные и такие же «лохматые», как сосновые лапы, звёзды. Оранжевый отсвет мелькнул над горизонтом и пропал, небо снова налилось густой бархатистой тьмой, и стало спокойно-спокойно, словно чем-то мягким окутали разум. Красотой, наверное, в которой нет ни смерти, ни войны, ни беды… И новый оранжевый отсвет по самой кромке тёмных небес, как яркая кайма на звёздном плаще, тоже был красив. И какое-то время даже не тревожил.

– Наши опять эшелон взорвали. Я так думаю, – хмыкнул Тихоня, косясь на Катьку. Та улыбнулась и даже попыталась приподняться, глянуть.

Стрёкот выстрелов заставил всех невольно пригнуть головы. Лошадь нервно заплясала в оглоблях.

– Пулемёт, – прошептал Тихоня.

– Heckler-Koch, – согласился Джеймс.

– Коляску – в кусты, – скомандовал Тихоня. – Я… – Увидел спрыгнувшего с другой стороны англичанина и кивнул. – Мы сходим посмотрим.

Быстрым шагом они углубились в лес. Тихоня покосился на следовавшего за ним Джеймса и невольно усмехнулся. Рядом с Панянкой или Катькой-Стрижом он всегда чувствовал себя неуклюжим городским жителем, а тут… Вот видно, что этот самый Джеймс в городах работал: все ветки до одной задевает, а уж топочет… И рацию без Тихониных деталей починить не смог. Хотя со взрывпакетами неплохо придумал.

Джеймс вдруг схватил Тихоню за плечо – и дёрнул на себя.

– А-а-а-а… – пронзительный крик, и сквозь кусты рухнуло тело. Кровавый круг расплывался на белой исподней рубахе.

Хрипло загавкал пулемёт. И снова крик: один… второй… Оранжевое зарево пожара залило небо.

Джеймс перемахнул плетень у околицы, пригибаясь, побежал в глубоких тенях под тыном. Тихоня, как привязанный, следовал за ним. Затаившись у стены добротного, из красного кирпича дома, они аккуратно выглянули за угол…

Пулемёт задергался, поливая свинцом распахнутые двери в польский костёл. Лежащий в дверях костёла труп женщины судорожно дёрнулся от рвавших его тяжёлых пуль. Из узкого окна с осколками витражей высунулась винтовка, гулко огрызнулась раз, другой… На площади перед костёлом дрались: отчаянно, страшно, сплетаясь в клубки, яростно полосуя друг друга ножами и серпами.

– Курвы польские, пожировали на нашей кровушке – та й годи! – прохрипел мокрый окровавленный мужик, всаживая нож в своего противника. Выстрел грянул с колокольни костёла, и мужик рухнул сверху на труп врага. Чёрный дым затянул площадь – дома по обе стороны от площади вспыхивали как спички, остро и удушливо пахло керосином. Мелькнул брошенный сильной рукой факел, пронзительно закричала женщина и всё перекрыл жуткий, похожий на звериный вопль:

– Вбивайте усіх! Геть поляків з нашого краю!

Джеймс развернулся и молча рванул прочь. Наперерез бегущим парням выметнулся громадный, как медведь, всклокоченный мужик. Сверкающая в свете пожара коса со свистом взлетела у него над головой:

– Сдохни, полячок!

Остро наточенное лезвие падало Джеймсу на голову. Тот выстрелил от бедра – пуля швырнула мужика в сторону.

– I am English. – Джеймс бросился вперёд.

– Хапай их, хлопцы! На шматки порвём! – заорали сзади. Тихоня повернулся, выстрелил в погнавшихся за ними крестьян с вилами. Кажется, не попал, только разозлил больше.

– Не жить вам тут! Не жрать наш хлеб! – пронзительно заорали сбоку – и Тихоня едва успел увернуться от брошенных в него вил. Из проулка, жутко завывая, вырвалась оскалённая, встрёпанная баба. Замахнулась нелепо, неловко, но кончик кривого серпа всё равно полоснул по подставленной руке, вскрывая и рукав, и кожу от запястья до локтя. Джеймс выстрелил снова – пуля попала тётке в плечо, её развернуло от толчка. Тихоня метнулся мимо, вломился в кусты и следом за Джеймсом ринулся в лес. Они бежали, сами не понимая, слышат шум погони или топот собственных ног.

От высунувшейся из кустов лошадиной морды Тихоня шарахнулся в ужасе, не сразу сообразив, что добежал до коляски. Михася ухватила его за ворот, помогая вскарабкаться в повозку, от её пронзительного – Jazda! – засвербело в ушах. Коляску вынесло на лесную дорогу, и подстёгнутая хлыстом лошадь помчалась, то и дело заносясь на поворотах.

На тропу выскочило с десяток вооружённых парней. Пущенная вдогонку пуля впилась в задок коляски, лошадь дёрнулась в оглоблях, но Михася удержала её рывком вожжей. Кнут взлетел у неё над головой, безжалостно обрушиваясь на спину лошади, и та снова рванула в галоп. Стаскивая за собой Катьку, Кшися залегла под сиденьем коляски, повисшие на ступеньках Тихоня и Джеймс со всей силы вцепились в поручни.

Новое зарево пожара поднялось над лесом. И ещё одно… И ещё…

– То польские деревни! – прокричала нахлёстывающая лошадей Михася.

– Co to będzie? Co to…[72] – шептала Кшися, вглядываясь в небеса.

– Может, не надо к вам в имение? В отряд… через болота… Катьку донесём… – прокричал Тихоня сквозь грохот копыт и колёс.

– Рация… Людзи… – крикнула Михася – рассыпавшиеся рыжие волосы хлестали её по лицу.

В грохоте копыт они ворвались в приозёрную деревушку.

– Тревога! – гоня по единственной улочке, кричала она. – Вставайте все!

В одной хате мелькнул свет, в другой зашлись лаем собаки, полуодетый мужик выскочил навстречу…

– На польские сёла нападают, – бросая вожжи, выпалила Михася.

– Кто? – Мужик сонно-ошалело захлопал глазами.

– Шуцманы ушли в лес. С оружием. – И не вдаваясь в объяснения, принялась командовать: – Поднимай людей. Жинок с детишками – в лес, скотину с собой, хлеба возьмут, рыбы…

– От тут ваше поганое ляшское нутро наружу и лезет! – перебил её хриплый голос. – Подыхать будете, а наше, народное, добро из лап своих поганых не выпустите, хлеб наш своим подсвинкам в пасть суёте!

– Jest pо́źno![73] – прошептала Михася, медленно оборачиваясь.

Олекса Слепчук стоял в начале улицы. За спиной у него, неловко переминаясь, жался племянник, а дальше колыхалась толпа: кто с оружием, кто с косами и вилами. Это не могла быть та же самая толпа, что в польской колонии. Это была другая. Этих толп хватало на разные польские сёла.

«Они это давно задумали. Ждали большой драки между немцами и нашими, когда всем станет не до них. Дождались…»

Крепко вцепившись в поручень, Катька приподнялась в коляске… и в сторону Слепчуков полетела граната.

Бабах! Грохот, столб огня и земли, улицу заволокло гарью. По тут сторону порохового облака слышались вопли ярости и боли.