Апелляционный суд, несмотря на возражения прокурора, вернул дело об ограничении времени ознакомления на новое рассмотрение в Басманный суд. Ещё через неделю судья Карпов по новому ходатайству Цахеса назначил последнюю дату окончания знакомства с делом – первое сентября.

Между тем следователи были вынуждены небольшими порциями выдавать нам тома с протоколами допросов свидетелей, в том числе – допроса Ларисы Войкиной, проведённого годом раньше. Этот протокол несколько раз следствие предоставляло в суд для обоснования ходатайств о продлении меры пресечения; я и адвокаты были с ним хорошо знакомы. Но позже Цахес и Розовощёкий, видимо, решили, что этим показаниям следует более убедительно доказывать мою вину. Ничтоже сумняшеся блюстители закона совершили подлог: переписали протокол и поместили его в дело. Таким образом, у нас в руках оказалось две версии протокола допроса, проведённого в одно и то же время, но с различным содержанием. Например, в первом варианте протокола Войкина говорила, что сомнительного происхождения деньги друзья Масляевой начали привозить в конце 2012 года. Но я в это время уже не работал на «Платформе». Поэтому в поддельном варианте указан апрель. Это и ещё несколько отличий кардинально искажали смысл показаний и усиливали ложное обвинение в мой адрес. При этом оба протокола датированы одним числом и временем, скреплены подписями свидетеля Войкиной и следователей Лаврова и Васильева. Но из второй версии исчезло упоминание об участии в допросе оперуполномоченного ФСБ. Отсутствует в ней и подпись адвоката. Фальсификация доказательств по уголовному делу – это преступление. Уголовный кодекс предусматривает за него наказание в виде лишения свободы на срок до семи лет. Вновь сочинённая версия протокола, в отличие от предыдущей, позволяла подозревать мою причастность если не к мнимому хищению, то к незаконному обналичиванию денег. Пусть косвенно и неубедительно, но хоть как-то следствие могло оправдывать этим моё содержание в тюрьме. Обнаружив подлог, я заявил отвод следственной группе и направил заявление о преступлении в Генеральную прокуратуру и ФСБ. Оба ведомства перенаправили заявление в Следственный комитет, вероятно рассчитывая, что следователи высекут себя сами, подобно унтер-офицерской вдове. Но крепкое офицерское братство своих не сдаёт. Начальник Цахеса генерал Голкин долго молчал, нарушая предусмотренный регламентом Комитета срок. Потом ответил на «обращение». Несколько раз мы указывали генералу, что мной подано не обращение, а заявление о преступлении. Генерал настаивал на своём термине. Упорство объясняется просто. По заявлению о преступлении Следственный комитет обязан провести расследование и по его результатам возбудить уголовное дело либо отказать заявителю в возбуждении дела. Формальный отказ даёт возможность оспорить решение, поэтому генерал и избегал внятного ответа. Я настаивал. И наконец получил постановление, затмившее даже логические перлы прокурора Бобек. Лавров и Васильев не были, как положено, допрошены, генерал ограничился чтением их рапортов. В этих рапортах сообщается, что проект протокола допроса не был сразу уничтожен, а был ошибочно скопирован и приобщён к материалам, направлявшимся в суд. Замечу в скобках, что ошибочно эта копия направлялась в суд трижды. И трижды на её основании суды принимали решения о судьбах людей. Ещё замечу, что понятия «проект протокола допроса» не существует, его не может быть по определению. И вряд ли можно назвать проектом документ, подписанный пятью участниками этого следственного действия. Генерал вслед за своим подчинённым утверждает, что свидетель была дополнительно допрошена. Его не смутило, что согласно фиктивным протоколам дополнительный допрос происходил ровно в то же самое время, что и основной. В перерыве какого-то из этих одновременно происходящих допросов свидетель якобы сама решила дополнить свои показания сведениями, меняющими смысл на противоположный. Адвокат свидетеля, согласно постановлению, не смогла из-за занятости принять участие в дополнительном допросе. Но при этом поставила подпись под основным допросом, завершённым на десять минут позже дополнительного. В постановлении ещё много беспомощного вранья. Остается догадываться, это жуликоватые подчинённые выставили генерала тупицей, а на самом деле он не таков, или он сам, в меру своих интеллектуальных возможностей и душевных качеств, породил эту галиматью? Я попытался через суд обязать Следственный комитет рассмотреть заявление о преступлении. Жалоба попала к судье Карпову. Неподкупный Артур предсказуемо отказался её принять. В Мосгорсуд наблюдать за законностью при рассмотрении жалобы на решение Карпова явилась прокурор Бобек. Моё предположение, что в решении Карпова, фактически покрывавшего преступления следователей, усматриваются признаки заинтересованности, Бобек с тихим укором отвергла. Апелляционный, а затем и кассационный суды отказались обязать Следственный комитет расследовать преступление, совершённое следователями. По сути это означает, что за отдельными категориями населения суды признают право на преступление. Что ж, есть ещё Верховный суд. А поговаривают, что и высший.

Тем временем завершился срок, отведённый нам для изучения материалов дела. В день подписания документов об окончании ознакомления выяснилось, что в деле не двести пятьдесят восемь томов, как было объявлено, а двести шестьдесят три. В дальнейшем, уже в ходе судебного расследования, появились ещё несколько томов дополнительных материалов.

В сентябре прокуратура вручила нам обвинительное заключение. И вскоре Мещанский суд приступил к рассмотрению дела по существу. Разумеется, никто из обвиняемых не признал себя виновным. Обычно подсудимые дают свои показания в конце процесса. Я, Кирилл Серебренников и Софья Апфельбаум дали показания первыми. Объясняя суду своё решение, я сказал, что отвечаю за каждое слово, сказанное мной в предварительном расследовании, и мои показания не могут измениться в зависимости от обстоятельств судебного слушания. Это принципиальная позиция. Мой допрос в суде продолжался четыре восьмичасовых рабочих дня. Мы с адвокатом Ксенией Карпинской были хорошо готовы, а главное, уверены, что за нами правда. Началось оглашение материалов дела, свои доводы представляли государственные обвинители. Создалось впечатление, что, в отличие от нас, прокуроры видят дело впервые и неуверенно в нём ориентируются. По ходу слушания мы просили не перечислять, но оглашать полностью некоторые материалы, имеющие с нашей точки зрения принципиальное значение, и комментировали их. Огласив примерно половину материалов, суд стал опрашивать свидетелей со стороны обвинения. Их показания по существу превратились в свидетельства защиты – ничего из сказанного ими о нашем проекте невозможно было истолковать как преступление. Было рассмотрено большое количество фотографий и видеозаписей, опровергающих утверждение, будто какие-то мероприятия «Платформы» не были реализованы. Судья приняла решение о проведении дополнительной экспертизы. В связи с отсутствием в деле большого количества бухгалтерских документов, данные которых не были восстановлены следствием, она поставила перед экспертами вопрос, какой объём финансирования объективно необходим для реализации такого проекта, как «Платформа». Анализ сотен спектаклей, концертов, выставок, образовательных и дискуссионных программ, проведённый государственным экспертным центром при Министерстве юстиции, показал, что рассчитанный по среднеотраслевым тарифам и ценам соответствующих периодов уровень расходов должен существенно превышать размер выделенной проекту субсидии. Это говорит о профессиональном, рачительном управлении проектом и вряд ли допускает возможность хищения.