Знакомиться с материалами дела мне теперь предстояло в Следственном комитете.

Мой первый самостоятельный, без конвоя и наручников, визит в дом номер два по Техническому переулку случился тёплым майским днём. От метро я шёл пешком. Лениво позвякивал проезжающий трамвай, негромко шуршали шины неспешных автомобилей. Было солнечно и сонно. По мере приближения к бюро пропусков что-то менялось. Как будто воздух становился более плотным и вязким. За воротами остались беззаботные прохожие. Голоса немногочисленных в тот день посетителей звучали тихо и напряжённо, глаза прятались от встречных взглядов, лица были озабоченны, движения скупы.

На этом скучном фоне выделялась хрупкая фигурка очень молодой женщины. В руках – большой плакат «Требую приёма у Председателя СК РФ А. И. Бастрыкина». В глазах – смесь крайней усталости и весёлой решимости. Она поздоровалась со мной просто, как с давним знакомым. Даша Аполонская в самом деле знала меня. Много людей сочувственно следили и продолжают следить за «Театральным делом» и моими злоключениями. Но заинтересованность Даши особенная, можно сказать, личная. Её муж Александр два года провёл в «Матросской тишине», в том же шестом корпусе, где несколько месяцев просидел и я. Даша, верная жена и мама троих маленьких детей, уверенная в его невиновности, всё это время отчаянно сражалась с судебно-следственным голиафом. Выстаивала очереди в присутствиях, писала ходатайства и протесты, носила передачи, ежедневно вела блог, пытаясь привлечь внимание общественности. Через полгода после нашего с Дашей знакомства её мужа отпустили из СИЗО под домашний арест. А ещё через полгода суд приговорил его к реальному сроку. Вскоре Даша родила четвёртого ребёнка. Молодая многодетная мама продолжает в одиночку сражаться за своего мужа и свою семью. В своём блоге она описывает так много грубых процессуальных нарушений, допущенных следствием и судом, что заказной характер дела Александра Аполонского не оставляет сомнений даже у тех, кто не знает его подробностей.

Еще до знакомства с Дашей и её историей я узнал много людей, которые, попав в следственный молох, остались один на один с системой. О них не сообщает широковещательно пресса, в их поддержку не направляются сотни ходатайств и поручительств, не организуются пикеты и акции. Они могут рассчитывать только на свои силы и преданность самых близких людей. Теперь я знаю, что любое письмо в тюрьму, любой знак внимания и сочувствия может оказаться для них спасительным. И ещё я думаю, что, если мы одержим победу в своём «Театральном деле», это может укрепить их надежды и веру в справедливость.

Подписка о невыезде и надлежащем поведении обязывала меня не покидать места постоянного проживания. Но через запятую сообщалось, что я должен являться для участия в следственных действиях. Поскольку я зарегистрирован и живу в подмосковном Одинцове, а Следственный комитет и суды находятся в Москве, то, выполняя требования одной части обязательства, я неизбежно нарушал бы другую, и наоборот. Моя просьба непротиворечиво сформулировать условия подписки осталась без ответа. Также было не вполне ясно, что именно подразумевалось под «ненадлежащим поведением». Не оставалось ничего другого, как ориентироваться на общепринятые представления о добром и должном. Но, имея дело с правоохранительной системой, нельзя быть уверенным, что её и наши представления окажутся близкими.

В тесном захламлённом кабинете следователей не было рабочего стола, держать документы приходилось на коленях, делать выписки – на весу. Поэтому мы с адвокатами фотографировали доступные нам тома и потом читали дома. Доступным было не всё. По-прежнему следователи прятали от нас материалы, которые могли иметь существенное значение для подготовки к защите, а также те, в которых находились фальсифицированные или недостоверные показания лжесвидетелей.

Накануне госпитализации в Институт кардиологии имени Мясникова я позвонил Розовощёкому сообщить о том, что несколько дней смогу изучать материалы только по фотокопиям. От него, фактически случайно, узнал, что на следующий день назначено заседание суда. Ни я, ни адвокаты не получили уведомления. Теперь следствие через суд требовало ограничить нас в сроках ознакомления. Из-за моей болезни дата заседания трижды переносилась. Розовощёкий приезжал проверять, действительно ли я в больнице, и торопил врачей с окончанием лечения. Трудно сказать, что именно заставляло следствие спешить. Возможно, кто-то наверху решил, что пора прекратить слишком резонансное «Театральное дело», и группа Цахеса выполняла распоряжение. Возможно, они начали опасаться ответственности в случае, если я сумею доказать, что меня противозаконно удерживали заложником. А может быть, просто мстили за то, что были вынуждены отпустить меня из-под стражи. Но скорее всего, Лавров понимал, что бездоказательное и нелепое дело развалится в суде, если дать возможность обвиняемым и адвокатам подготовиться к защите. Поэтому перед ним встала задача создать максимум препятствий в реализации нашего права на защиту. Находясь в тюрьме, я читал в среднем по два тома в день. Судья Карпов в апреле признал темп ознакомления разумным и эффективным, а в действиях следователя не усмотрел признаков затягивания. Выйдя из тюрьмы, я стал ежедневно, даже находясь в больнице, читать в среднем четыре тома объёмом по двести пятьдесят листов каждый. Предстояло изучить больше полутора сотен томов. При этом знакомство с доказательствами, фото- и видеоматериалами, показаниями большинства свидетелей ещё не началось. Цахес попросил суд ограничить нас тремя неделями. Судья Юлия Ринатовна Сафина от щедрот добавила ещё три. Она сочла, что, имея высшее образование и навык работы с юридическими документами, я и адвокаты справимся. Но объективно этого времени было недостаточно, к тому же на деле следствие продолжало препятствовать доступу защиты к материалам, поэтому мы подали апелляционную жалобу. В рассмотрении нашей жалобы участвовала прокурор М. А. Бобек. Она продемонстрировала пример характерной прокурорской логики и отношения к закону. Судом были приобщены подписанные следователем протоколы ознакомления. Эти документы опровергали ложь, которую тот же следователь изложил в своём ходатайстве. Прокурор Бобек заявила, что, несмотря на то что документы опровергают доводы ходатайства, она не видит причин не доверять следствию. Мы привели статистические данные о средней скорости чтения нормального взрослого человека и несложные арифметические вычисления, которые доказывали невыполнимость назначенных судом сроков. Прокурор Бобек назвала этот довод надуманным и была крайне удивлена, услышав, что мы планируем не просто читать материалы, но анализировать их и писать возражения. Наконец я выложил перед судом несколько десятков своих оставшихся без удовлетворения ходатайств с просьбой предоставить материалы дела в подшитом и пронумерованном виде. Я просил обязать следствие выполнить это требование закона. Прокурор Бобек, обладатель диплома о высшем юридическом образовании, дослужившаяся на ниве защиты законности до подполковничьих звёзд, заявила, что в УПК нет такого положения. Открыв кодекс, сославшись на издание, назвав номер страницы и указав абзац, я зачитал выдержки из двести семнадцатой статьи, которая прямо обязывает предоставить материалы и запрещает ограничивать обвиняемого и защиту во времени, необходимом для ознакомления с ними. Тупо глядя перед собой, прокурор Бобек сказала, что это неправда.