Я оглянулся напоследок, кинул кусок железа маленькому «магниту» в углу в благодарность за то, что он не стал выкидывать всяких кунтштюков с нашим оружием и амуницией, и вылез последним. И правильно сделал. В дверь уже настойчиво начали скрестись те, кто здесь жил и кто подкрадывался последние минут пять, если верить датчику движения. Ну а зачем нам лишняя драка с теми, кто живет внутри зданий, правильно?

А ведь я мог возвращаться сюда спокойно, зимой, встречаться с одноклассниками, пить водку и трепаться про собственную карьеру. Возможно, что на каком-нибудь вечере встречи случилось бы пересечься с той симпатяшкой из параллельного класса, вспомнить старое. Мда… что-то я сегодня сентиментальный.

А снаружи наконец-то успокоилось. «Всплеск» был небольшой и в основном прошерстил поверху. Правда, самый старый из тополей наконец-то сломался. Да и хорошо, что, выйдя из пятиэтажки через дорогу, мы успели добраться до пролома в мастерской. И там не было ни «паутины», ни чего еще похуже. И даже переползла куда-то в сторону футбольного поля лужа «битума». Вон, парит над ней воздух. Еле-еле, но заметно даже невооруженным глазом. Ветер гоняет по полю черный песок, остающийся после ухода тумана. Дрянь, скажу я вам, редкостная, если попадет ее побольше в дыхательные пути – так пиши пропало. Ничто не спасет.

Скопа, как обычно, бодро шагала впереди. Я не очень люблю сам Город, все-таки большое количество домов дает хорошие шансы снайперам. Потому стараюсь соваться сюда пореже. Да и «туристов» не особо люблю. И есть за что, если честно. Не понимаю я их. Ну скажите, за каким, спрашивается, нужно лезть в самое, пожалуй, гиблое место на территории нашей необъятной родины? Неужели нельзя нигде больше подчерпнуть адреналина, если есть нехватка? Те же охотнички наши…

Так и тянет посоветовать вспомнить заветы и привычки наших героических предков и отправить на кабанью охоту с рогатиной и ножом. Думаю, что неслабое удовольствие люди бы получили. Если бы, конечно, смогли вернуться живыми. Так ведь нет, подавай им что-нибудь пострашнее, Район подавай, охоту на Измененных. Одно слово: тебе повезло, ты такой, как все, ты работаешь в офисе. Вот прав был этот древний поэт-песенник, чью запись я слушал как-то у Сдобного. Тот фанател от записей начала века и коллекционировал их непременно в оригинальных, бешено дорогущих компакт-дисках. А наши «туристы» как раз подходили под героев песни: глупые, дорогие и гниющие в собственной скучной крутости. Хотя вряд ли они смогли бы в этом признаться самим себе. Придумывают самоубийственные развлечения, ни фига не думая о последствиях.

Так, не время предаваться философии. Вон впереди виднеется что-то, весьма напоминающее одну заковыристую «якорную» ловушку. Ну-ка, сосредоточились и пошли аккуратнее…

За окном хлестал дождь. Был он странный и нехороший. Мирону было видно, как на глазах чахнет и желтеет трава на газоне. Хотя его это практически не волновало. Его вообще мало что интересовало в последнее время.

Когда он пришел в себя на старой железной койке, то сначала ничего не понял. Открыл глаза и уставился в белый, плохо видимый из-за тусклого света потолок. Попытался сесть, и тогда же пришла боль. А чуть позже пришло осознание того, что ног ниже колена у него нет. Вместо них торчали аккуратно забинтованные обрубки.

Мирон тупо смотрел на бинты, на которых проступили красные пятна. Пытался понять: как же так? Он помнил, что его тащил на руках Леха, потом – какой-то плохо освещенный коридор, рыжеволосая девушка давала ему пить, и была ноющая, бьющая рывками от ступней боль. Нет, не такая, как сейчас, а сильнее. И еще там был запах. Точно. Сладкий запах разложения, который поднимался оттуда, где двигалась взад-вперед ржавая пила, впиваясь зубьями в его ступни и голени. А потом – темный провал. Да, его кидало то в жар, то в озноб. Это тоже было. А теперь?..

Теперь не было ни запаха, ни пилы, ни жара. И ног тоже не было. Культяпки-то эти ногами не назовешь. Мирон смотрел на них, закусив губу, и тер правый глаз. Слишком горячо и влажно там было, в самом его краешке. Странное такое чувство, которого он давно не испытывал. Даже совсем недавно, глядя на тела матери и соседей, обгоревшие до полной неузнаваемости, этого такого давно забытого чувства – не было. А сейчас оно вернулось из того времени, когда соседские пацаны забрали у совсем маленького Мирона пластмассовый оранжевый трактор, который ему купили в большом магазине, куда они заехали, когда были у родственников в столице области. Тогда еще живой отец купил Мирону этот трактор, и тогда родители поругались в электричке, возвращаясь назад. Мама говорила, что у них и так мало денег и можно было потерпеть и не выпендриваться. А отец скрипнул зубами и ушел в тамбур, где стоял до самого Радостного и одну за другой курил свои вонючие сигареты без фильтра.

А мальчишки из соседнего двора, которые были старше, подошли к Мирону, радостно ковырявшему ковшом этого оранжевого чуда песок в песочнице, и забрали трактор. И потом, не обращая внимания на его отчаянные мольбы и разбив нос, когда он кинулся на них с кулаками, бросили игрушку на дорогу, прямо под колеса грузовика. Трактор треснул и развалился на куски, превратившись в лепешку. И Мирон пошел домой, утирая тихие и злые детские слезы. Дома уткнулся маме в колени и долго плакал, вздрагивая плечами. На следующий день сосед, работающий водителем на рейсовых автобусах, привез точно такой же. И они ничего не сказали уставшему отцу, который вернулся со своей первой «северной» газовой вахты, которые снова стали хорошо оплачиваемыми. Но тот мальчик из песочницы пропал, и вместо него появился новый Мирон, который спустя десять лет арматурой выбил зубы каждому из тех трех обидчиков. И у него, у нового Мирона, больше никогда не было горячо и влажно в уголках глаз. До того момента, когда он очнулся и понял, что ходить больше точно не сможет.

Лязгнув металлом и низко пригнувшись, в дверь протиснулся Лешка и довольно заулыбался при виде сидящего товарища. Правда, улыбка быстро сползла с его лица, когда он понял, что произошло с Мироном. Он не стал ничего говорить, поковырялся в большой сумке, прицепленной к поясному каркасу, выложил на тумбочку пачку сигарет и бутылку воды. Вышел, потемнев лицом, и вернулся только после того, как Мирон позвал его. Разговора не получилось. Лешка просто рассказал про то, как нашел врача. Да, пришлось ампутировать обе ноги чуть ниже колена, иначе каюк был бы бывшему пэтэушнику. Мирон все понял, но лучше ему от этого не стало. Две недели он молчал, изредка бросая короткие фразы, когда они в три не самых ловких руки делали перевязки. Мирон был вынужден, стискивая зубы, делать вид, что все хорошо. А вот сегодня, когда им пришлось выбираться вдвоем наружу, он не выдержал:

– Да на кой хрен мне оно надо, чурка ты железная? – Он брызгал слюной, давясь собственным криком. – Мало того, что сам стал не пойми чем, так и меня в инвалида превратил. Морда охреневшая! Ты мне кто, бля, а? Тебя кто просил мне вот так помогать, козел?!! Хрена ль мне теперь делать-то? Сука, су-ка-а-а…

Лешка молчал, смотря на него сверху вниз, опустив руки. Глазами шарил по разбитым плиткам пола в операционной, в которую пришлось влезть для того, чтобы пополнить запас медикаментов. Было заметно, что в больницы активно пытались проникнуть не только они, но для большинства других «посетителей» это закончилось очень плачевно. То, что от них осталось, почти полностью растащили мелкие местные обитатели. Хотя, судя по полностью очищенному кабинету для перевязок, у кого-то все ж таки получилось. А вот Лешке помешать никто и не пытался. Скорее всего, из-за того, что он уже пару раз до этого заходил на территорию больничного городка. И каждый раз убедительно доказывал, что связываться с ним лучше не стоит.