Красные глаза его слезились, то ли от горя, то ли от множества бессонных ночей. Он держал за руку своего любимого бионикла, только что извлеченного из капсулы.

Тринити была бледна. Ее фарфоровая кожа казалась до синевы белой. Ярко-рыжие волосы потускнели и спутанными нитями раскинулись по лицу. Вокруг зеленых глаз залегли тени. Бионикл смотрела в одну точку, ее тонкие пальцы, покоившиеся в широкой руке профессора, слегка подрагивали.

— Сегодня?

— Что? — профессор не ожидал услышать ее.

— Меня утилизируют сегодня? — вопрос был задан без эмоций, но голос предательски дрожал.

— А. Нет. Нет, дорогая. Не сегодня. Просто, — он говорил, как говорят с тяжелобольным ребенком, — Держать тебя в капсуле бессмысленно.

— Почему? Что вы пытались сделать?

Голубовласый старик слегка опешил. Такого вопроса он не ожидал. Даже от той, чье право на личность отстаивал. Разве ей полагается думать о том, что с ней пытались сделать? Все же эти процессы слишком далеко зашли. А он уже слишком стар. Ей осталось жить чуть больше одного светового дня. Пусть знает.

— Мы пытались снять информацию, скопировать твои базы данных.

— И почему не вышло? Это же стандартная процедура.

— Вероятно, — профессор поморщился, как от зубной боли, — Часть информации хранится в неконтролируемых участках мозга. То есть, не в фиксированных хранилищах, а… Твой мозг развивался и сам распределял потоки информации. Это если объяснять коротко и просто. Большая часть из того, что удалось скопировать, это просто обрывки данных, как рассыпанная мозаика, с кучей недостающих фрагментов.

— Жаль, — Тринити отвернулась. — Мне бы хотелось хоть что-то после себя оставить.

Профессор втянул голову еще глубже в плечи, стиснул зубы, зажмурился.

— Профессор, — старик вздрогнул, когда Тринити ласково накрыла его руку ладонью, — Профессор, а у меня есть еще хоть один день?

— Д-да, — ему было все сложнее говорить, слезы перехватывали горло, и горестные стоны рвались наружу. — Да, Тринити. Есть. Даже больше.

— Профессор, — она приподнялась на локте и ее глаза снова заблестели, — Я хочу увидеть море.

* * *

Лис и Сергей сидели в лодке. Аля осталась на берегу.

— Я провожу под водой минуты две-три, — инструктировал Серегу Шаман, — потом выныриваю, но не всегда сразу возвращаюсь в эту реальность. Не всегда понимаю, что я уже в воде. Подхвати меня, вытащи в лодку.

— Две-три минуты? Что ты успеваешь найти за это время?

— Там время течет по-другому. Иногда мне кажется, что прошло полдня. Иногда даже больше. Обычно все получается.

— Обычно?

— Бывало пару раз, когда я не успевал. Искал, мне казалось, что вот-вот найду, но… Тогда отец вытаскивал меня, — на корме лодки был привязан страховочный трос с карабином. — Ты тоже смотри за временем. Если я не выныриваю, то на пятой минуте тащи. В чужой мир я пойду впервые.

— Тебе не страшно?

Шаман помолчал.

— Сейчас мне страшно, что не справлюсь, — повисла тяжелая пауза, потом Лис улыбнулся абсолютно естественной детской улыбкой. — Ну, и кроме того, я люблю нырять, ведь там я зрячий!

Сергей не успел ничего ответить, Лис защелкнул карабин на поясе и со словами: «Пойду, посмотрю, что там», — откинулся за борт.

Только всплеск воды и шуршанье троса. Сергей достал телефон и включил секундомер. Пять минут. Пять нечеловечески долгих минут.

Часть 2 Глава 12

Всплеск, усиленное водой шуршанье троса, эхо собственного сердцебиения — последние звуки этого мира. Дальше плотная вата заложила уши. Грудная клетка дернулась, инстинктивно пытаясь вздохнуть, глаза закрылись. Шаман выдыхал и падал, раскинув руки в стороны. Это могло бы выглядеть, как полет, но сопротивление воды делало его похожим не на птицу, а, скорее, на эмбрион. Тело двигалось все медленнее, почти обретя невесомость. И вот в какой-то момент остановилось. Лис шевельнул руками, выпрямил ноги и вдруг резко выгнулся. Грудь вперед, голова закинута, руки напряжены и разведены. Сейчас ни у кого не возникло бы сомнений — он летит.

Где-то наверху Сергей, нервничая, смотрел то на дисплей телефона, то на не до конца размотанный трос. Прошло всего пятнадцать секунд. Пятнадцать секунд, а Сергею уже хотелось выдернуть обратно этого странного ныряльщика. Он выдохнул, отвел взгляд от телефона, обернулся на Алю. Она топталась на берегу, подходя к самой кромке воды. Помахал ей рукой. Махнул, чтобы отошла, ноги же намочит. Не поняла, все равно стоит почти в воде. Вытянулась, прислушивается. Еще раз махнул, дескать, не важно. Запахнул плотнее куртку, снова глянул на телефон. Прошло тридцать секунд.

Лис знал, что если он перестал чувствовать холод на лице, то значит, уже в Межмирье, можно открывать глаза. Сколько раз он видел это, но так и не смог привыкнуть. Как летчик, вручную сажающий самолет, как хирург, делающий первый надрез на сердце, как мать, впервые взявшая на руки своего ребенка. Страх и восторг переполняли его. Пути Межмирья сплетались в сети, расплывались молниями по ночному небу, кровью по белой рубахе, хвостами комет, лучами звезд опутывали, ловили, заманивали и не давались в руки. Там, где пути пересекались, загоралась звезда, рождался мир. А может, наоборот, именно миры тянулись друг к другу нитями? Ему всегда был открыт лишь один путь — в собственную Вселенную. Другие ускользали от него, дразнясь и растворяясь. Но сейчас, сейчас у них ничего не выйдет.

По привычке Шаман подлетел к собственному миру. Кивнул стражам, чуть спустился, посмотрел на серое небо, серое озеро. Крошечная лодка на глади воды. Это же они, Серега в лодке, а Лис под водой. Усмехнулся. Никогда еще Мирозданье не показывало ему себя со стороны. Справедливости ради, сейчас себя он тоже не видел. Отвернулся, взмыл чуть вверх. Никогда он не поднимался так высоко. Не мог. Оглянулся. Звезда его мира казалась ему самой красивой и теплой. Нежной, родной. «Тебя я всегда найду», — подумал, обращаясь к ней, и неуверенно протянул руку.

Если его догадки верны, то это будет один из миров, связанный с домом. Близкий. Иначе Аля вряд ли так легко уходила бы в него в снах. Попробовал взяться за ближайший луч. Ничего не вышло.