Вот эти парни и пришли мне на ум. Я представил, как они на тракторах и машинах для разбрызгивания навоза выкатывают с Рингштрассе, встают полукругом перед демонстрантами, отрезая им путь к отступлению, включают свои агрегаты и обдают дерьмом всю эту шушеру с головы до ног. А когда парни перелезут из кабин на крыши и взмахнут дробовиками, всех смутьянов просто сдует еще до первого выстрела. Потом крестьяне рассядутся прямо на улице перед Оперой, достанут сало и бутылки с молодым вином и скажут почтенным гостям бала: «Вот мы и показали им, где раки зимуют».

Круг быстро разбухал, с каждым оборотом толпы вокруг флага становился все шире и плотнее, при этом смутьяны приноравливали шаг к ритму своей хоровой кричалки. «Лучший бал – большой скандал!»

Вскоре все пространство перед нами было заполнено шалопаями, кружиться они перестали. Флаг все еще торчал из середины толпы. Пляска перешла в яростный топот целого стада, которое прямо на глазах разрасталось. Со стороны Рессельпарка подваливали все новые, лезли вперед, подстраивались под ритм, перли в нашем направлении. Рев стоял оглушительный: «Лучший бал – большой скандал!»

Вскоре их набилось так много, что они перестали топать, иначе бы пришлось наступать на ноги друг другу. Они медленно надвигались на нас, совсем медленно. Я заметил, что некоторые хотели остановиться, но толпа несла их вперед. Чем ближе они подходили, тем громче и бешенее орали: «Лучший бал – большой скандал!»

Нет, вы только представьте: медленно надвигающаяся стена и нарастающий крик, они даже с ритма сбились и просто галдели вразнобой. Мы видели раззявленные пасти, сотни кулаков с какими-то железяками лупят по воздуху. Подняв все десять рядов дубинок, мы дали понять этим ублюдкам, что шутить не собираемся.

– Давай, ребята, надерем им жопы, – послышался чей-то голос за нашими спинами. Это были молодые пограничники, они пришли со стороны Оперы, их направили к нам для подкрепления. Горячие парни, они напирали сзади и пробивались к смутьянам. Заваруха еще сильнее раззадорила их. Им не терпелось услышать глухие удары своих дубинок.

Противник, похоже, дрогнул. Многие попятились, но толпа снова выталкивала их вперед. Пятнадцать – двадцать особо рьяных флагопоклонников образовали тем временем что-то вроде живого вала, который с ревом покатил на нас. «Лучший бал – большой скандал!» Ни дать ни взять – огромная машина, она ползла на нас медленно, но неудержимо.

В передних рядах кое-где мелькали шлемы мотоциклистов и палестинские платки на головах. Над ними появился здоровенный брус, руки в кожаных перчатках раскачивали его взад и вперед в ритме кричалки. Кто-то грозил кулаками, кто-то прятал руки за спиной. Мы смотрели им в глаза, пытаясь понять, кто здесь самый опасный. Одна рука сжимает булыжник, другая – в кармане залатанной ветровки, это было легко разглядеть. Один во втором ряду поднял кулак и показал нам тыльную сторону ладони, явно не пустой. Я смотрел на него и думал: «Этим камнем я тебе яйца растворожу».

Вот что лезло в голову. Многие даже бормотали, проговаривали свои мысли вслух. Это раззадоривает, придает куража.

В толпе выделялся один белобрысый с пунцовыми ушами, на голове у него ничего не было. Джинсовая куртка с простежкой, руки в карманах. Он не скандировал, как другие, губы были плотно сжаты.

– Немедленно нейтрализовать! – Команда раздалась как раз в тот момент, когда я и сам дал ее себе. Не знаю почему. Просто почувствовал: у этого парня – пистолет Штипица. Сотни раз мы обкатывали такие моменты на практических занятиях. Но одно дело, когда на тебя с экрана надвигаются отобранные психологами типы и ты нажимаешь на кнопки джойстика, а совсем другое – когда происходит реальная заваруха. Там еще и орали: «Нацистских свиней в загоны!» или «Выметай полицейских с улиц!» Но на занятиях другое настроение: проще держать себя в руках и выбирать объект. А если все не понарошку, то уж тут не до выбора Молотишь все, что под руку попадет. И хотя я внезапно ринулся к белобрысому, тот уже растворился в толпе.

Не успели мы разогреться, как смутьяны попятились. Кто-то крикнул:

– К метро, линия один!

И все как по команде бросились бежать. Они увертывались от ударов, проскальзывали между щитами. Мой старший напарник сказал:

– Ни разу в жизни еще не саданул никого по сонной артерии. Но попадись мне наш министр, пришлось бы сдерживаться что есть сил.

Министра внутренних дел и его «наушного советника»-, я уже говорил, у нас не шибко любили. А после «поправки к дубинному праву», как выражались наши острословы, их уж совсем уважать перестали. Дело-то было темное. Весь шум из-за пачкотни пары газетных писак. А министр поджал хвост, как будто наша вина доказана. Даже процесса не было. Между прочим, и сейчас не намечается. Я-то думал, в день бала среди демонстрантов будет полным-полно иностранцев. Ан нет. Мне, во всяком случае, они что-то не попадались. Говорят, по телевизору показывали какую-то группу с портретами Абдула Хамана. Но своими глазами я этого не видел. На самом-то деле им нужна была не демонстрация, а месть за Абдула Хамана. Вы, конечно, можете спросить, есть ли какая связь между катастрофой в Опере и всей этой историей с Хаманом. Отравляющий газ – из Ирака. Вот и все, что удалось установить. Но кто исполнитель? Они призывали к демонстрации перед Оперой, чтобы мы туда бросили все силы, а они сами бы спокойно занялись кровной местью.

Нам-то уж, видит Бог, было чем заняться.

Лестницы и эскалаторы с правой стороны были переполнены, точно так же, как и подъемные эскалаторы, которые работали в аварийном режиме. Наша фаланга мигом ослабила напор. Не было ни сжатых губ белобрысого, ни бруса, ни булыжника, оттягивающего куртку, ни того органа, который подмывало растворожить. Куда-то подевались грозные кулаки, а ведь только что дразнили нас. Все же мы успели немного поработать дубинками. Шеи, конечно, не трогали. Били по головам и спинам. Практически никакого сопротивления. И вскоре мы с облегчением опустили руки.

А руки-то были как свинцом налиты. Хотя мы вроде не перетрудились. Видать, все ожидаемое физическое напряжение как-то отложилось в мышцах, будто схватка, которой мы избежали, была на самом деле. У нас шлемы к головам прилипли, мы были измотаны, взмылены, еле на ногах держались. Не было времени даже ремешок под подбородком ослабить. Нас тут же бросили к метро линии 1, где выход к зданию Оперы. И мы мигом сообразили: они здесь спустились в метро явно не для того, чтобы убраться восвояси, а скорее всего, поднялись с другой стороны станции. Если так, то мы окружены. Мы побежали вдоль всего перехода к выходу на Рингштрассе. Здесь нас ослепили прожектора телевизионщиков. Это было не ЕТВ, а Общественное телевидение. На сей раз впереди оказались пограничники, что давало нам кое-какую гарантию безопасности, но вредило нашей репутации. Никак не получалось делать два дела: дубинками спускать с эскалатора баламутов, которые перли наверх от платформы метро, и в то же время не задеть гостей бала Не было никакой возможности чисто их отфильтровать, когда толпа проходила через наши ряды. От пограничников тонкой работы ожидать не приходилось. А все должно было выглядеть так – да еще при телевизионных съемках, – будто никаких насильственных действий не совершается.