– Ирина, перестаньте, никто вас увольнять не собирается, – отмахнулась Берта Абрамовна. – Пойду звонить реставраторам. Давно пора. – Главная хранительница ушла в свой кабинет.

– За что он так со мной? – всхлипывала Ирина Марковна. – Почему? Я разве старая? Зачем ему другая женщина? Как он мог? У нас же дети… Они же еще маленькие. А ведь Кирюша уже все понимает и спрашивает, почему папа поздно возвращается. Он такой замкнутый стал. И Лешка по ночам плохо спит. Да, я все понимаю – мужику нужны чувства, любовь, страсть. Но зачем рвать по-живому-то? Может, мне тоже и любви и страсти хочется, но я не могу. Не могу. Кому я нужна? Такая? Кому?

– Ир, перестань, – вдруг строго сказала Снежана Петровна. – Хватит. Это сегодня ты витраж отмыла, а завтра что с тобой будет? У тебя дети. У некоторых и этого счастья нет. У меня нет ни мужа, ни детей! – Снежана Петровна отхлебнула коньяк прямо из бутылки и ушла в свой кабинет.

– Давай я тебя домой отвезу. – Гуля подхватила Ирину Марковну под мышки и повела на выход. – Сейчас потихоньку доедем. Ты мне про растворы расскажешь. Может, какой и сгодится. Ладно? Поехали. Я тебе и обед сготовлю, если захочешь.

Гуля увела Ирину Марковну, и Елена Анатольевна осталась с Михаилом Ивановичем наедине.

– Спасибо, – сказала она ему. – Вы опять нам помогли.

– Да ладно, – отмахнулся Михаил Иванович.

– А Берта Абрамовна права. Наш музей вас не отпускает. Засосал, как болото, – засмеялась Елена Анатольевна. Несмотря на происшествие, у нее было очень хорошее настроение, за что ей было даже немножко неловко.

– Да я ж думал, что у вас все тихо, мирно, а тут каждый день что-то случается. Я уж и не знаю, какой рапорт писать.

– Все началось с разбитой витрины…

– Да, точно. А потом наводнение, лестницы, ФСБ…

– Да, многое случилось… – Елена Анатольевна искренне захохотала. Она давно не смеялась, даже не улыбалась, а сегодня вот так вдруг, вопреки обстоятельствам, чувствовала себя счастливой.

– У нас в Нижнем все по-другому. Спокойнее. Если честно, то я хочу вернуться. Не приживусь я здесь. Надо мной уже на службе смеются – каждый день я в музее. Меня ж в отделе уже Глинкой называют! Откуда только узнали?

– А вам обидно?

– Да нет. Привык. Даже приятно. Только не по нутру мне здесь. Не могу. Не на своем я здесь месте.

– Понимаю. Мне кажется, что я тоже не на своем месте. Как будто меня по ошибке сюда судьба привела.

– Елена, Лена. Я что давно хотел сказать. Я понимаю, вы – хрупкая, тонкая… Я даже дотронуться до вас боюсь – вдруг вы испаритесь, как ваша Берта.

– Да вы стали романтиком! – улыбнулась Елена Анатольевна.

– Вы обиделись? – испугался Михаил Иванович. – Я ж не то собирался… Вот если бы вы со мной… в Нижний согласились уехать. Да хоть куда! Только… это…

– Михаил Иванович, вы мне в любви признаетесь, что ли? – Елена Ивановна отметила про себя, что говорит тоном, которым не говорила никогда в жизни. Не было в ней никогда ни кокетства, ни этих ноток, какие проскальзывают в голосах роковых женщин, уверенных в своей красоте и неотразимости. И ей было очень приятно слышать свой голос. Говорить таким тоном. Наблюдать за полицейским, который обильно потел, краснел и явно хотел глотнуть воды.

– Нет, что вы! Да! То есть… я не знаю. Мне пора. На службу. – Михаил Иванович развернулся на каблуках и решительно пошел на выход.

– Еленочка Анатольевна, Елена! – услышала она голос Лейлы Махмудовны. – Как вы считаете, в этом прилично проводить экскурсию? А что тут у вас случилось?

Лейла Махмудовна стояла перед ней в резиновых шлепках на четыре размера больше и с удивлением рассматривала собственные ноги.

– Ничего, Лейла Махмудовна, все в порядке. И уже можно носить туфли, – ответила Елена Анатольевна.

– Ну, слава богу. Еленочка, дорогая, а вы их не видели? Гуля собиралась помыть обувь… Я не разрешила, как вы помните, но она все равно взяла на дезинфекцию.

– Не знаю. Может, у нее в подсобке?

– Я посмотрю. А наш Глинка сегодня очень возбужден. Мне нравятся мужчины в таком настроении. Он как будто летел, а не шел. Совсем другой стал. Нежный, трогательный и очень уязвимый. Это, конечно, не мое дело, но не обижайте его. Он в высшей степени достойный мужчина.

– Хорошо, не буду, – улыбнулась Елена Анатольевна.

– Кстати, а где ваша нитка? – Лейла Махмудовна показала на запястье Елены.

– Не знаю, – удивилась та, – утром была. Вроде бы. Не помню, если честно. Она порвалась? Значит, сбудется заговор?

Лейла Махмудовна не ответила.

Елена пошла в свой кабинет, думая о Михаиле Ивановиче. Он ей начинал нравиться – своей уверенностью, решительностью и внутренней силой. В конце концов, он был из другого мира. Но Елена вынуждена была признать, что ей приятны его комплименты и его влюбленность. А что, если и вправду уехать с ним в другой город? Ее ведь ничего не держит в Москве, кроме музея. У нее ничего нет. Это, конечно, полное сумасшествие, безумие в чистом виде. Вот Гуля бы уехала. И Снежана тоже уехала бы. А почему она не может?

Елена Анатольевна включила компьютер, про который совершенно забыла в последние дни, и с удивлением увидела письмо от Геры. В первый момент она даже испугалась и проверила, только ей предназначено письмо или всем адресатам? Но Гера прислал ей фотографию – ее фотографию, сделанную в их музейном буфете. Она не помнила, когда Гера ее снял. Наверное, в то время, когда за ней ухаживал. Помимо фотографии было и письмо: «Я не могу удалить твои фотографии, иначе мне не на что будет смотреть». Елена Анатольевна впала в транс. И вспомнила, как Лейла Махмудовна часто повторяла: «Отпусти, откажись, забудь. И тогда то, чего ты хочешь больше всего, само придет к тебе». Елена тысячу раз заставляла себя забыть о Гере или хотя бы сделать вид, что забыла, но ничего не получалось. И вот сейчас, когда она действительно о нем не вспоминала и все ее мысли были о Михаиле Ивановиче, Гера появился. На что он рассчитывал после того разговора? Что она его простит? Конечно, он хорошо ее знал. Знал, что она его любит и эта любовь так просто не пройдет, она не забудет его ни через месяц, ни через год. И Елена потянулась к клавиатуре, чтобы написать ответ. Но в последний момент отдернула руки – нет, она не позволит так с собой поступать. Сколько было писем, которые она ему написала, и все они остались без ответа. Сколько раз она посылала ему свои фотографии, которые считала удачными, но он никак на эти послания не реагировал. Елена выключила компьютер и сидела, застыв. Наконец она заставила себя снова открыть почту и увидела новое письмо от Геры: «Ты мне не отвечаешь…» Чего он добивается? Чего хочет? Вернуть ее? Не сжигать мосты? Или он поругался с той женщиной, у которой живет? Или боится? Просто боится, что Елена может устроить ему неприятности при помощи своего нового мужчины? Зачем в тот момент, когда она по-настоящему отпустила его от себя, когда наконец у нее раскрылись глаза, он заставляет ее вспомнить прошлое? Заставляет вернуться назад? Или он так издевается? Нет, скорее это банальный страх и заискивание. Может, Гера боится, что ему закроют въезд в страну? Но она бы никогда на такое не пошла. И даже у Михаила Ивановича нет таких связей. Неужели Гера этого не понимает?