Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо. — Послышался шорох ткани. — Не беспокойся, я верну твою одежду при первом же случае.
Наконец я решил, что можно взглянуть на него снова. Его волосы намокли и взъерошились, а румянец расползся по щекам, словно их намазали помадой. Моя рубашка на нем выглядела совсем поношенной: она протерлась и просвечивала на ребрах, а на плече, там, где Альта неумело ее залатала, топорщился шов. Что есть то есть: на Дарне рубашка смотрелась, как карнавальный костюм.
Я сделал медленный вдох.
— Спасибо, что спас мою сестру...
— На здоровье.
— ...но тебе пора идти.
— Твой отец пошел мне за плащом.
— Ты должен уйти. Сейчас.
Он взглянул на меня, моргнул и нахмурился, а затем отвел глаза и потеребил обтрепавшуюся манжету. Я ждал, когда он двинется к двери, но он не шевелился и катал растрепавшиеся нити между большим и указательным пальцем. — Ты, кажется, не рад, что я привез домой твою сестру. — Как я уже сказал, спасибо тебе за это.
Он покачал головой.
— Мне не нужна благодарность.
— Тогда что тебе нужно?
— Ничего! Это я и пытаюсь тебе объяснить. Я просто довез ее до дома. И дело не в том, что Альта... — хотел было добавить он.
— Что — Альта? — Я попытался не думать о том, какой она была всего пару минут назад: как сияли ее глаза, как она раскраснелась и улыбалась про себя — улыбалась тому, что этот человек ее спас.
— Ну... — Он заколебался, потом склонил набок голову, и глаза его хитро блеснули. — Я не заметил, чтобы она сопротивлялась.
Он смеялся над ней.
Я бросился на него. Дарне зашатался, попятился и ударился о стену, а я прижал его горло согнутой рукой. Его глаза расширились, он попытался вырваться, хватая воздух ртом, но я навалился всем весом.
— Зачем ты... — попытался сказать он и закашлялся. — Не смей так говорить о ней! — Наши лица были на расстоянии ладони друг от друга — так близко, что я чувствовал на своих губах его дыхание. — Она еще ребенок, понял? Глупый ребенок.
— Я не говорил...
— Я вижу, какого ты мнения о ней!
— Да отпусти ты меня!
— Послушай. — Я перестал давить на его горло, но когда он попытался вырваться, схватил его за плечо и вновь прижал к стене. Он ударился затылком о стену и зашипел от боли. — Ты забудешь о том, что сегодня случилось, слышишь? И если подойдешь к Альте хотя бы на милю — или к моим родителям, или ко мне, — я тебя прикончу. Или хуже. Понял?
— Кажется, да.
Я медленно отпустил его. Он поправил воротник — мой воротник, — по-прежнему пристально глядя мне в глаза, но руки его дрожали, и я остался доволен.
— Хорошо. Тогда ступай.
— Но ты наверняка захочешь, чтобы я вернул твои вещи. — Нет. — Если бы мама слышала меня сейчас, то пришла бы в ярость, но мне действительно не нужны были эти вещи; я думал совсем о другом. — Можешь оставить их себе. Или сжечь. — Я снова взглянул ему в глаза, ожидая, что он удивится.
Дарне склонил голову набок, точно обдумывал предложение, затем поклонился мне низко, с преувеличенной любезностью, и я почувствовал себя неотесанным батраком. Не оглянувшись, он вышел в холодную ночь.
X II I
Наутро Альта упала в обморок на лестнице, и ее отнесли обратно в кровать; она бредила, ей казалось, что пол проваливается под ногами, но нам с отцом было некогда о ней тревожиться — выпал снег, глубокий, плотный, а овцы остались на нижнем поле. Тот день запомнился мне белой воющей метелью; мы загоняли овец под крышу, а яростный ветер ледяными иглами вонзался в лицо. Буран так шумел, что приходилось кричать, чтобы услышать друг друга, и когда мы наконец загнали стадо в укрытие, добрели до дома и рухнули в кухне без сил, в ушах все еще звучал высокий надрывный вой. Кровь прилила ко лбу и щекам, ошпарив кожу. Отец клял погоду, но в голосе его слышалось облегчение, и я понял, как сильно он тревожился. Однако долго мы в доме оставаться не могли — заскочили всего на несколько минут, чтобы согреться и перехватить поесть; нас снова ждала работа, не говоря уж о том, что теперь, когда Альта заболела, все ее обязанности легли на наши плечи.
Следующей ночью под весом снега провалился подгнивший угол сарая. Покормив скот, подоив коров и вычистив поддоны от сыворотки, я все утром пытался его починить и промерз до костей. Талая вода текла по рукавам и затекала за шиворот. После я занялся другими привычными делами — вычистил свинарник и конюшню, нарубил дров...
От холода и навалившего снега каждое движение давалось с трудом, но мою работу за меня никто делать не собирался. Помимо всех бед, мы потеряли одну овцу после первой стрижки, а когда отец отказался продать Альфреду Стивенсу мясо по дешевке, тот вышел из себя, и мне пришлось их разнимать. Нервы у всех были на пределе, даже мама на меня рявкнула. Поджидая врача, чтобы тот послушал Альту, она случайно сыпанула в пирог соли вместо сахара, и я нашел ее плачущей от злости.
Во всей этой суматохе у меня осталось так мало времени на себя, что не думать о Дарне было легко. Но иногда я все же отвлекался от дел и вспоминал о нем. Мне стало любопытно, где он сейчас, где живет, добрался ли до дома в одной рубахе, не подхватив простуду. Он сдержал слово и рубашку не вернул; мне пришлось выменять запасную у Фреда Купера, и надеялся, что мама не заметит подмены. Этот Дарне не такой уж рыцарь, каким хотел предстать, думал я, и меня это радовало; еще больше я радовался, что сумел отвадить его от Альты. Но вместе с тем я был как на иголках, будто ждал чего-то; мне казалось, что я упустил что-то важное.
Прошла неделя или две, прежде чем Альта поправилась достаточно и вспомнила о нем. Однажды после ужина, в один из тех дней, когда солнце не хочет клониться к закату, но дневного света все равно не хватает, чтобы переделать все дела, я устал, и все тело у меня болело, а от слепящих солнечных лучей на снегу перед глазами плясали звезды. Надо было лечь спать, но в комнате Альты горел камин, в отличие от моей — холодной, темной и неприветливой. Я вошел на цыпочках и сел на стул у ее кровати. Теплая спальня освещалась лишь пламенем в камине и одной-единственной лампой; зо-
лотистый полумрак смягчал все контуры — лица спящей Альты, замысловатого узора из сердец и ромбов на выцветшем бледно-розовом одеяле, старых штор, массивного изголовья железной кровати. Я смотрел в огонь, думая обо всем и ни о чем: когда ощенится наша собака Пружинка, пригласить ли мне Пераннон Купер на ужин в честь Завершения, не лучше ли пускать овец пастись на поле у рощи и окупится ли баран, купленный по настоянию отца. Но о чем бы я ни думал, в глубине сознания неотступно маячила фигура — худощавая, темноглазая, смотревшая на меня с вызовом. — А Люциан приходил меня проведать?
Я вздрогнул.
— Что?
Альта перекатилась на другой бок и откинула со лба влажные пряди волос.