Олег отпихнул варяга вместе с женщиной, присел на борт, опершись рукой на шершавую шею «гуся», глянул вперед.

— Эй, на корме! Левее чуток, к берегу уходим. Еще немного. Теперь прямо держи, на стремнине держимся.

Так и просидел ведун до рассвета, короткими командами помогая удерживать ладью на фарватере, не позволяя сбавить скорость.

Когда из-за горизонта наконец выползло солнце, Олег в первый миг подумал, что в темноте завел корабль не туда, в какое-то море — вода поблескивала от горизонта до горизонта. Но потом он заметил несколько сбившихся в кучу избенок, темнеющих над «морскими просторами», одинокий стог, россыпи раскидистых крон, торчащих из волн то тут, то там, полоски кустарника, обозначающие бывшие берега реки, и сообразил: половодье. Весна. Время, когда земля на Руси становится редкостью, у крылечек к коновязи гости привязывают лодки, а рыбу селяне ловят в сеть, поставленную поперек двора.

— Твоя доля, хозяин… — Подошедший приказчик, низкий и кряжистый, с правым боком, опущенным значительно ниже левого, протянул два ломтя хлеба, между которыми была всунута солонина, и деревянную миску с кислой капустой. Запивать это полагалось, видимо, тем, что течет за бортом.

— И на том спасибо. Александр Коршунов встал?

— У весла ужо…

— Тогда я пошел на боковую.

В каюте с постели подпрыгнула сонная Урсула:

— Где ты был, господин?

— Много будешь знать, малышка, скоро состаришься.

— А что там за женские голоса?

— Да ты, никак, ревновать собралась? — стянул с себя косуху и сапоги Олег. — Не перегибай палку, девочка. Она может разогнуться и больно ударить.

Он рухнул на топчан, на густую медвежью шкуру и закрыл глаза.

Так и потянулись дни его первого торгового похода. В светлое время Олег отсыпался, ночью занимал свое место на носу, выглядывая «кошачьим глазом» повороты, топляки, упавшие в реку деревья или выпирающие со дна камни. Благодаря этому ладьи скользили по Волге без вынужденных остановок на ночлег. Дневок тоже не делали — в половодье найти место для причаливания, разведения огня не так-то просто. А без костра и вовсе какой смысл останавливаться? Всухомятку и на борту перекусить можно.

Корабли, подгоняемые то попутным, то боковым ветром, постоянно обгоняли течение, но где-то на десятый день вода начала спадать, словно незаметно прокралась к морю некими обходными путями. Правда, по берегам тянулись уже не леса, а гладкая однообразная степь, дровами не богатая. Но однажды перед рассветом Волга довольно круто повернула влево — и вдруг рассыпалась на множество небольших речек и проток.

— Табань!!! — закричал Олег, наблюдая, как влево один за другим отворачивают все новые и новые рукава, пробивая в бескрайнем поле камышей узкие водяные тропинки. — Тормози, а то сейчас река вся пропадет, одни на мели останемся.

Волостя, ночной кормчий, засвистел в переливистый ивовый свисток, закричал:

— Парус! Парус спускайте!

Сонные моряки, поднимаясь со своих мест, побежали к веревкам, ухватились всё дружно, затопали ногами по палубе, опуская поперечный брус, и сразу заворачивая его, укладывая вдоль борта. Позади, на Мамке, тоже засвистели, забегали. Лишившись ветряного напора, ладьи чуть осели, зашелестели водяными бурунами.

— Эй, на Детке! — Любовод, спросонок выскочивший в одной рубахе, оперся руками на борт, наклонился вперед. — Что случилось?!

— Не знаю, куда поворачивать! — заорал в ответ ведун. — Вон сколько ответвлений.

— Уже? — зачесал в затылке купец. — Десять ден всего. Быстро… Поднимай Ксандра, пусть к рулю встает. Ахтубой пойдем. Она хоть извилистей и уже, да спокойнее. На Итиле балуют иногда, я слыхивал… Отдыхай, друг. Ныне помочь не сможешь, в этом лабиринте без кормчего не разберешься.

— Другой бы спорить стал, а я — пожалуйста, — зевнул Середин и отправился спать.

Однако спать до бесконечности невозможно. На второй день незадолго до полудня ведун опять вышел на палубу, встал рядом с кормчим, наблюдая за медленно проплывающими по сторонам камышовыми просторами, среди которых громко плескались какие-то чудища, над которыми носились черные стаи уток и длинноносых бакланов. Время от времени в стене камышей появлялись расщелины, вбок уходила очередная протока.[5]

— Как ты тут ориентируешься, Ксандр? По-моему, все вокруг одинаково.

Вместо ответа Коршунов указал куда-то в сторону. Олег пригляделся в указанном направлении и различил далеко над самым горизонтом зеленые холмики.

— Горы, что ли?

— Кроны древесные. Островов тут много мелких, разных. По ним и видно, куда плывем

— Наизусть все помнишь?

— На то и кормчий на ладье, хозяин.

— Понятно… Долго нам еще до моря?

— Дня три. Островок у нас есть приметный, с удобной стоянкой. Отдохнем на нем, по земле походим напоследок, поедим горячего, да и двинемся на простор-то. От него до моря аккурат полдня останется.

— Ладно, подождем острова…

Между тем река, что ни день, становилась все уже, камыши с легким бумажным шелестом терлись о борта кораблей, и попытка спустить весла наверняка бы закончилась крахом. К счастью, суда обходились только течением и парусом — но на ночь неизменно бросали якоря, чтобы не засесть на мели в потемках.

К середине второго дня протока сомкнулась почти вплотную — камыши уже не терлись о борта, а ложились под форштевень, то и дело жестко шкрябая по днищу. Русло реки угадывалось лишь по узенькому, метра в два, ручейку. Единственное, что утешало Середина, — так то, что растет камыш на глубинах до двух, а то и до трех метров, а значит, по сторонам от путников все-таки не мель, а вода довольно глубокая, а еще то, что плывут здесь кормчие не в первый раз и путь должны знать.

Совершенно неожиданно камышовая стена оборвалась, и впереди открылся обширный, не меньше трехсот саженей в ширину, разлив. Судно Любовода покатилось вправо, опустило парус, выпростало в стороны весла. Детка проскочила мимо, однако Ксандр навалился на руль, тоже заворачивая ладью.

Олег увидел на краю разлива вытянутый островок, густо поросший кленами, дубами, осиной. Но выше всего, естественно, забросили свои ветки поджарые пирамидальные тополя. Оба окончания острова тонули в камышовых зарослях, но со стороны разлива ширина зарослей составляла от силы метров пять. Значит, глубина здесь подступала совсем близко к суше.

— Парус спустить! — приказал кормчий. — Укладывайте да увязывайте, как бы ветром ночным не разметало.

Моряки споро опустили поперечный брус поверх крышки трюма, прихватили к ней несколькими толстыми ремнями. Ладья тем временем продолжала катиться вперед, готовая протаранить берег на изрядном ходу.