Я ее не прерывала, хотя нарисованный ею образ властной и эгоистичной женщины вызывал во мне безотчетную ярость. То, что она говорила о Томе Билфингере, было чудовищно. Однако я злилась еще и потому, что этот нескончаемый поток слов был абсолютно бессвязным, оказывается, с возрастом обожаемая мной тетя Лусия стала глупой и тщеславной, надменной и равнодушной. Мне казалось, она не в себе и не сознает, кто есть кто. Наконец, чтобы как-то остановить ее, я сказала:

— Тетя Лусия, я не понимаю, кого ты имеешь в виду. То, что ты говоришь о Томе, — полная чушь, он лучше всех, кого я когда-либо встречала в жизни.

Тут тетя Лусия встала и ушла. У нас в доме было немыслимо вот так прервать или прекратить разговор, поэтому я страшно удивилась, а когда в восемь отец откланялся и отправился в Сан-Роман на какой-то ужин, тут же рассказала маме об этом странном exit[78].

~~~

Они поехали в Сан-Хуан-де-Лус, но заночевали в Сан-Себастьяне, и маме так понравились тамаринды на набережной и ужины в «Ла Николасе», что Сан-Хуан-де-Лус был забыт, поэтому, чтобы все-таки попасть туда, пришлось продлить поездку на три дня. Они добрались до Байоны и проиграли там в казино тысячу песет. Забавно было слушать подробные рассказы отца о том, где что они ели и сколько это стоило, чуть ли не по дням. Я не понимала, что происходит вокруг, смысл событий ускользал от меня всякий раз, как мне казалось: вот-вот удастся его уловить. Например, я не понимала, что для тети Лусии отец был не членом семьи, а объектом легкого flirt[79], которым она в свое время пренебрегла. Том объяснил это так: «It's an old flame, I suppose. What can I do? You know your aunt. I'm not telling her anything. She always had an upper hand with me, always will»[80]. Он сказал это в ответ на мое недовольное: «Что творится с тетей Лусией, Том? Она даже на меня нападает. Она всегда была чудная, но при этом очаровательная и привлекательная, ты же знаешь, а теперь совсем не то, теперь она так и норовит ужалить». «Don't you worry, my darling, it's just a passing mood»[81].

Конечно, все дело было в настроении, но оно не менялось, и любой, кто видел ее каждый день, мог в этом убедиться. Тетя Лусия постоянно нападала на маму. Сначала я думала, она шутит, но она не шутила, она хотела обидеть, причем вела себя и говорила как обычно, что поражало и ужасало больше всего.

— А теперь, пока у главы семьи lunch[82], нужно срочно приготовить десерт, скоро мы все тут поголовно растолстеем. Но это логично, любой читательнице Георга Вильгельма Фридриха Гегеля это известно, правда, Том? В любой семье должна быть Pietät[83], что соответствует природному послушанию, Natürliche Gehorsam. Мы, женщины, как растения, у нас есть мысли, вкусы, элегантность, но от нас нельзя требовать универсальности. Чем мы нежнее, тем больше обезьянничаем, а чем больше обезьянничаем, тем становимся глупее, отсюда, естественно, и Антигона, и закон субъективной реальности, данной нам в ощущениях. В нас заключены сокровенные чувства, не нашедшие пока конкретного воплощения, но стоит нас приласкать, и тут же на свет Божий являются десерты, пирожки, рис и чудесные супы, которые немедленно превращаются в скрытые от глаз жировые отложения, имеющиеся на животе каждой замужней женщины.

~~~

В первую очередь я поделилась с мамой последней новостью: как тетя Лусия, ничего не сказав в ответ на мои слова, неожиданно встала и ушла. Мама согласилась, что даже для моей тети это странно, и добавила, что объяснения этому она не видит. Тогда я рассказала, как в разговоре об отце она постоянно путала его чуть ли не с Габриэлем, что лишний раз доказывает плачевное состояние ее рассудка.

— Вполне возможно, что у нее не все в порядке с головой, — сказала мама. — Я уже давно опасаюсь, что твоя тетя плохо кончит, ведь она словно бредит наяву, не отличая реальность от вымысла.

На том разговор и завершился, но слово «бредит» в отношении тети Лусии казалось мне неверным, и я не могла отделаться от ощущения, что мама просто не желала это обсуждать. Я выглянула из окна своей комнаты — нашей бывшей спальни — и увидела башню тети Лусии, искрящееся море вдали, часть нашего острова, или полуострова, и этот знакомый пейзаж показался мне похожим на нашу семью и мою собственную жизнь: он простирался передо мной весь как на ладони, прекрасный и близкий, известный и загадочный, серый и зеленый, сверкающий и четкий в полуденном воздухе, реальный, устоявшийся и понятный, какой я в двадцать семь лет считала собственную жизнь в лоне своей семьи. И вдруг в тот миг, когда я ощутила полное слияние с окружающим миром, меня пронзила мысль, что это ощущение не имеет под собой никаких оснований, что тайны, в которые я считала себя посвященной, на самом деле скрыты от меня. С одной стороны, все указывало на то, что прошлое моей семьи и мое собственное абсолютно гармоничны, а с другой — появились факты, противоречащие этому, начиная с возобновления отношений между родителями, желания Виолеты отделиться от нас и ее неудовлетворенности и кончая моим последним двусмысленным разговором с тетей Лусией, который мама расценила как проявление психического расстройства, хотя у меня создалось впечатление, что она просто не хочет говорить на эту тему.

Неожиданно та часть моей души, которой в детстве и юности не давало проявиться страстное восхищение мамой, тетей Лусией и всеми прочими, пришла в неистовство и побудила меня к действию, словно броская реклама или зазывное объявление. «Никакой путаницы не было, — сказала я себе, — тетя Лусия никогда ничего не путала, и сейчас тем более. Она нарочно употребила одно и то же слово „отец“ по отношению к двум разным людям, чтобы я сразу это заметила и поняла, что в этом слове заключена какая-то ловушка. Но что она хотела сказать? Она ведь не сумасшедшая». Бормоча эту последнюю фразу я вышла из комнаты, перешла дорогу, вошла в дом тети Лусии и постучала в дверь ее спальни, где она обычно проводила утро, сидя с сигаретой перед зеркалом и легонько массируя себе скулы. Как я и предполагала, она в халате сидела перед зеркалом. Потушив в пепельнице одну сигарету, она тут же закурила новую.

— Тетя Лусия, что ты имела в виду, когда говорила о моих двух отцах? Ты никогда ничего не путаешь, а тогда мне показалось, что ты перепутала Габриэля и Фернандо. Во всяком случае, и того и другого ты называла моим отцом. Что это за ерунда?

— Значит, ты считаешь, я ничего не путаю? Конечно, я никогда ничего не путаю. Странно, что ты только сейчас это поняла…