Бунин также упоминал и цитируемую арию, причем исполняемую не вживую, а, как и в «Москве – Петушках», в записи и в «алкогольном» контексте:

«Потом заказали уху и закурили. В старой зале нежно и грустно запела, укоризненно зарычала машина. И композитор, откинувшись к спинке дивана, затягиваясь папиросой и, по своему обыкновению, набирая в свою высоко поднятую грудь воздуху, сказал:

– Дорогие друзья, мне, невзирая на радость утробы моей, нынче грустно. А грустно мне потому, что вспомнилась мне нынче, как только я проснулся, одна небольшая история…

– История небольшая, но, вне всякого сомнения, амурная, – сказал Георгий Иванович

– Амурная? – сказал он холодно и насмешливо. – Ах, Георгий Иванович, Георгий Иванович, как вы будете за всю вашу порочность и беспощадный ум на страшном суде отвечать? Ну, да бог с вами. «Je veux un tresor qui les contient tous, je veux la jeunesse» [Я хочу сокровище, которое вмещает в себя всё, я хочу молодости (фр.)], – поднимая брови, запел он под машину, игравшую „Фауста“

Он опустил глаза и, мешковато приподнявшись, потащил из серебряного ушата, из шуршащего льда, бутылку, налил себе самый большой фужер. Скулы его зарделись, короткая шея покраснела. Сгорбившись и стараясь скрыть смущение, он выпил бокал до дна, затянул было под машину: „Laisse moi, laisse moi contempler ton visage!“ [Дай мне, дай мне наглядеться на твое лицо! (фр.)], но тотчас же оборвал» («Ида», 1925).

3) О-о-о, для чего тобой я околдо-о-ован… – строка из дуэта Сильвио (баритон) и Недды (сопрано) из оперы Руджеро Леонкавалло «Паяцы» (1892): в конце 1-го акта Сильвио, влюбленный в Недду, жену паяца Канио, уговаривает ее бежать с ним и признается в своей страсти:

В финале оперы Канио закалывает его ножом, а затем произносит: «La commedia è finita» (см. 23.9). «Паяцев» в свое время ставил как режиссер все тот же Иван Козловский.

4) Не отверга-а-ай… – мольба эта принадлежит Димитрию Самозванцу из оперы Мусоргского «Борис Годунов» (см. 10.13): в сцене с Мариной Мнишек Самозванец (тенор) поет: «Тебя, тебя одну, Марина, я обожаю, всей силой страсти, всей жаждой неги и блаженства. Сжалься над скорбью бедной души моей, не отвергай меня!» (д. 3, карт. 2).

Примечательно, что к тому же действию «Бориса Годунова» можно возвести и «скучную княгиню-боярыню» (см. 15.16): в своей арии княжна Марина Мнишек (меццо-сопрано) поет (упоминая и князей, и бояр):

(д. 3, карт. 1)

Обеих цитат у Пушкина нет – либретто к опере написано композитором.

Кроме того, настоятельная просьба «Не отвергай!» есть и у Вагнера в «Лоэнгрине» (см. 28.2), там эти слова поет Эльза (сопрано), обращаясь к главному герою:

(д. 3, карт. 1)

6.9 C. 13. Бефстроганов есть, пирожное. Вымя… —

Стандартное меню недорогого вокзального ресторана. Пирожное – обычно песочное, эклер, «корзиночка» или бисквитное. Вымя – говяжье, вареное или жареное, дешевое блюдо из так называемых субпродуктов (к которым также относятся печень, почки и мозги).

6.10 C. 13–14. Тяжелая это мысль… Очень тяжелая мысль… Очень гнетущая это мысль. Мысль, которая не всякому под силу. Особенно с перепою… —

Мотив тяжкой, гнетущей мысли (см. 39.9).

6.11 C. 14. А ты бы согласился, если бы тебе предложили такое: мы тебе, мол, принесем сейчас 800 грамм хереса, а за это мы у тебя над головой отцепим люстру и… —

Наслоение друг на друга ряда устойчивых парадигм искушения: 1) классической «сделки за чашу» Фауста с Мефистофелем, описанной, в частности, Гёте («Фауст», ч. 1, сц. 3), и 2) модифицированной сцены искушения Христа Сатаной (см. 37.6). При этом слабовольный Веничка не задумываясь предпочитает «чашу», обеспечивающую «вечную молодость».

Кроме того, очевидна отсылка к Достоевскому, у которого Голядкин мечтает о падении люстры: «Вот если б эта люстра сорвалась теперь с места и упала на общество, то я бы тотчас бросился спасать Клару Олсуфьевну» («Двойник», гл. 4).

6.12 – Хересу, пожалуйста. 800 грамм. —

Херес в русской литературе заказывался еще задолго до Венички. Например, у Н. Некрасова помещик говорит:

(«Кому на Руси жить хорошо», ч. 1, гл. 5)

У Достоевского герой «пил с горя лафит и херес стаканами» («Записки из подполья»).

6.13 – Ну… я подожду… когда будет…

– Жди-жди… Дождешься!.. Будет тебе сейчас херес!

И опять меня оставили. —

У Гамсуна страдающий от чрезмерной чувствительности и деликатности нищий герой «Голода» испытывает в другом общественном месте – скупочной, куда он принес заложить свои пуговицы, – сходные чувства:

«Я вошел, держа пуговицы в руке. Процентщик сидел за своей конторкой и писал.

– Я могу обождать, мне не к спеху, – сказал я, боясь помешать ему и рассердить своим приходом. Мой голос звучал так глухо, я сам не узнавал его, а сердце стучало, как молот.

– Я тут кое-что принес и хотел показать, может быть, они пригодятся…

Старый ростовщик засмеялся и, не говоря ни слова, вернулся к своей конторке» («Голод», гл. 2).

6.14 C. 14. Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто грубы в те самые мгновенья, когда нельзя быть грубым… —

До Венички схожие наблюдения делали пророки: «Огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами» (Ис. 6: 10; Мф. 13: 15; Деян. 28: 27), а также поэты. Вот реплика Звездочета из драмы Блока: «Грубые люди! Оставьте меня» («Незнакомка», видение 2). Страдал от грубости людей и В. Розанов: «Грубы люди, ужасающе грубы, – и даже по этому одному, или главным образом по этому – и боль в жизни, столько боли…» («Опавшие листья», короб 1-й).