— Нет. Об этом не волнуйся, все будет хорошо.

Сама того не сознавая, она только что повторила слова доктора Далленбаха, услышанные перед тем, как соскользнула в забытье. Дениз стиснула зубы. Ей безумно хотелось рассказать все Нине, единственному человеку на земле, которому она могла доверять, но боялась волновать ее.

Когда она очнулась в кабинете, доктор беседовал с мадемуазель Кох и заполнял какие-то бумаги. Дениз не знала, сколько пролежала без сознания. Ее знобило и тошнило, но она чувствовала: что-то не так. Сначала это было лишь смутное чувство, которое вполне могло исчезнуть, когда она окончательно придет в себя. К боли от ран добавилась еще одна, внизу живота. На нее навалилась непонятная стыдливость, но тут мадемуазель Кох подошла к кровати и засыпала ее вопросами.

Потом Дениз долго стояла в туалете, широко расставив ноги и разглядывая себя. Боль ушла, уступив место зуду. Она заметила легкое раздражение, на которое при других обстоятельствах вряд ли обратила бы внимание. В глубине души девушка знала: Далленбах что-то с ней сделал, пока она спала, но не могла этого доказать. Опустившись на унитаз, она заплакала.

* * *

На следующий день, к ее большому облегчению, Далленбах не счел нужным менять повязки, не объяснив причину. На этот раз дверь кабинета осталась открытой. Она попросила у него обезболивающее, но он отказал, аргументируя тем, что слишком частый прием снижает действие таблеток.

— Мне слишком больно, мне правда нужно.

— Получите завтра.

— Я столько не продержусь.

— Хотите стать наркоманкой? — спросил он, пожимая плечами.

Дениз провела ужасную ночь.

* * *

Страшная сцена повторилась на следующий день. Закрыв дверь на ключ, Далленбах достал из шкафа шприц и флакон.

— Я не хочу укола. Я думала, боль невыносима, но это не так… Я хочу оставаться в сознании.

— Так и будет, — пообещал он. — В прошлый раз я выбрал неправильную дозировку.

В кабинете повисла тишина. Дениз чувствовала подступающие слезы, которые ей с трудом удалось проглотить.

— Я знаю, что вы со мной сделали.

— О чем вы?

— Когда я спала, позавчера… Я знаю, что вы со мной сделали.

Далленбах не удивился, только по лицу его промелькнула тень досады.

— Хотите обвинить меня в чем-то серьезном?

Ужасно смущенная, Дениз промолчала.

— Ответьте, пожалуйста!

— Я говорю правду.

Он издал короткий смешок.

— Что есть «правда» для такой, как вы? Вам всего семнадцать; неужели вы думаете, что знаете правду? Вы понимаете, где находитесь? Не в летнем лагере, мадемуазель, и не в одной из тех модных школ-интернатов, к которым привыкли. Вас поместили в воспитательный дом за участие в разложении нашего общества. Увидев вас всех в этой униформе, никто не отправил бы вас каяться на исповеди… Но если просмотреть ваши досье, обнаружишь, что здесь содержатся только преступницы, девушки дурного поведения, маленькие распутницы… — Его лицо исказила отвратительная усмешка. — Отбросы нашей страны!

Дениз на мгновение оцепенела, а он продолжил обвинять ее:

— Вы сбежали с мужчиной, не так ли? Он был намного старше и воспользовался вами столько раз, сколько захотел.

— Ничего подобного не было!

— Значит, вы были согласны!.. Вы осознаете, что это еще хуже? И вы хотите, чтобы мы поверили, что вы — жертвы общества… Все вы — вместилище порока, вот какова правда.

Доктор вдруг успокоился, медленно потер подбородок и покачал головой.

— Если обвините меня, я должен буду немедленно сообщить об этом директору, который предупредит начальство. Будет расследование, административное и судебное. Сюда приедет полиция, чтобы всех допросить. Персонал поддержит меня единодушно: я очень популярен в доме Святой Марии и имею отличный послужной список. После ареста правосудие заинтересуется вашим бывшим ухажером, который, как ни странно, не стал объектом расследования по фактам растления малолетних и похищения детей. Поместив вас сюда, родители подписали отказ — значит, по закону кантона Во от тысяча девятьсот сорок первого года именно кантональная комиссия будет решать ваше будущее и, несомненно, назначит психологическую экспертизу и поместит вас в другое, более подходящее учреждение.

Дениз тяжело сглотнула, горло перехватил спазм. Она свернулась калачиком на смотровом столе, ей хотелось исчезнуть. Вспомнила девушку, о которой ей рассказывала Нина, ту, что после бунта против старшей надзирательницы отправили в исправительное заведение и никто ее больше не видел.

— Вы близки с Ниной Янсен, не так ли? Я часто видел, как вы проводите время вместе. В конце концов, ее история очень напоминает вашу, хотя вы оказались умнее и не забеременели. Не зря говорят: «Подобное тянется к подобному»… Если подумать, вы очень похожи: злонамеренные умы могли бы вообразить на ваш счет нечто неприличное. Так называемая женская любовь стала бичом наших заведений… Вряд ли вам хочется разлучиться с ней.

Дениз опустила глаза. В кабинете снова повисла тишина. Мысли метались в голове, как летучие мыши. Еще несколько дней, максимум недель, и она будет свободна. Но даже намек на скандал разрушит все ее планы. Она не сможет бороться против этого человека, против системы воспитательного дома, против комиссии, о которой она даже не слышала.

— Продолжите обвинять меня? — Голос Далленбаха прозвучал как хлесткая пощечина.

Сейчас решалась ее жизнь. Она оказалась у развилки в конце пути. Ответ, который она даст, необратимо изменит ход ее существования; у нее всего несколько секунд, чтобы сделать выбор. Дениз закрыла глаза, увидела лицо Нины и вспомнила свое обещание.

— Нет, — прошептала она, почувствовав облегчение, несмотря на отвращение к себе.

Доктор шумно выдохнул.

— Очень хорошо. А теперь я сделаю работу, за которую мне платят.

Он взял с подноса шприц и встряхнул флакон. Дениз молча протянула руку.

* * *

Далленбах сделал ей еще три инъекции с интервалом в два дня — Дениз не оказывала ни малейшего сопротивления, — после чего объявил, что раны заживают и мадемуазель Кох теперь может сама менять повязки. В прошлый раз — в тот момент Дениз не знала, что он был последним — у нее было время заметить, как врач возвращается к аптечке и берет крошечный предмет, спрятанный за коробками с лекарствами. Опознать его Дениз не сумела.

Дискомфорт внизу живота нарастал, стыд с каждым днем все сильнее давил на нее, и Дениз решила объявить бойкот своей телесной оболочке. Теперь она умывалась только на ощупь, закрыв глаза, избегала встречаться взглядом со своим отражением даже в оконном стекле. Она часто думала, что избавила бы себя от многих несчастий, если б была менее красивой, и сожалела о недавних временах, когда ее фигура не привлекала внимания противоположного пола.

Главная надзирательница, накладывая ей повязки, заметила, что раны выглядят как