– Дальше рассказывай, – улыбнулась Наташа.

– После института Зина вернулась в Стасово, врачом в больнице работала. Замуж вышла за начальника железнодорожной станции. Они к нам иногда приезжали. Редко, всего несколько раз. Муж у нее рано умер, сыну лет десять тогда было. И умер как-то неожиданно, ничем вроде и не болел. Так что сына она практически одна растила. Когда дедушка умер, мы телеграмму Зине послали, но она не приехала, не то болела, не то еще почему-то. А потом у нее сын погиб. Ну а остальное ты знаешь, когда мы попытались ее навестить, она нас практически выгнала.

– Мы к ней приехали почти сразу после гибели сына, – объяснила мама. – И это можно списать на помрачение от горя. А вот почему она потом не хотела с нами общаться, я так и не поняла.

– Спятила, наверное, – предположил отец.

– Саша! – возмутилась мама. – Ничего смешного в этом нет!

– Пап, а как ее сын погиб?

– Темная какая-то история. Он после школы в Москву поехал, поступать в институт. Но не поступил. Пошел в армию. Вернулся и снова хотел поступать в вуз. Но то ли перед самыми вступительными экзаменами, то ли после них погиб. Тогда еще была жива Зинаидина старая тетка, она бабушке и написала, какое горе случилось. Мы эту тетку совсем не знали, непонятно, как она наш адрес раздобыла. Очень переживала, что племянница осталась одна на белом свете. Через эту тетку потом мы и на Шуру вышли.

– А что эта тетка умерла, откуда вы узнали?

– От Шуры, – мама тяжело вздохнула. – Ты маленькая была, не помнишь, наверное, какое тогда время было. В институте папе совсем денег не платили. Он только-только ночным грузчиком устроился, ему никак нельзя было работу пропускать. Так мы и не поехали хоронить, простить себе этого не могу. Все-таки родственница.

– Ну, нам-то она родственницей не приходилась, – поправил отец. – Это была сестра Зининой матери, а Зинаидин отец приходился братом твоему прадеду.

– А это у прадеда фабрика была?

– У прапрадеда. Вообще-то они происходили из купцов и наверняка были людьми не бедными, а прапрадед, Федор, был просто богатым человеком. И очень предприимчивым. Организовал красильное производство. Фабрику построил.

– Вот, посмотри, – мама бросилась в комнату и вернулась с альбомом фотографий.

Наташа вглядывалась в пожелтевшие фотографии, которые помнила с детства. Прапрадед, прапрабабушка. Их сыновья. Жены сыновей. Строгие умные неулыбчивые лица.

– Посмотри, красота какая, – мама тыкала пальцем в шеи женщин. Да, колье каждой не чета современным. Крупный жемчуг, большие камни, только непонятно какие – фотографии были черно-белые.

– Я думаю, каждое потянет на московскую квартиру.

– Это вряд ли, – усомнился папа, – но вещи явно дорогие.

– Вот бы поискать, – улыбнулась Наташа.

– У тебя теперь будет такая возможность, – засмеялась мама и объяснила: – Зинаида все свое имущество оставила тебе в наследство. Завещание у Шуры.

– Что?! – ахнула Наташа. – А почему мне?

– Ты последняя Калганова. Я, честно говоря, не думал, что Зинаида завещание на тебя напишет. Все-таки она странно разорвала с нами отношения. Но поступила она правильно. Ты последняя в роду, и дом твоего прадеда должен принадлежать тебе.

– Но почему мне? Почему не тебе?

– Да какая разница! – махнул рукой отец и твердо произнес: – Таша, вы с Виктором должны поехать в Стасово. В среду будет девять дней, и тебе нужно там быть.

– Мы никуда не сможем поехать с Виктором, потому что мы разошлись.

Наташа ожидала расспросов, но их почему-то не последовало.

– Тогда так, – решил отец, – в понедельник я выйду на работу, мне нужно обязательно там появиться, а вечером мы с тобой поедем в Стасово.

– Ладно. Пап, а Зинаидин дом тот самый, где прапрадед Федор жил?

– Нет. Тот при советской власти отобрали, и вся семья переселилась в дом поменьше, одного из сыновей. У Федора было четыре сына. Один в гражданскую войну погиб, другой тогда же сгинул без вести. Остались твой прадед да Зинаидин дед.

Наташа еще порасспрашивала про далеких предков, потом долго благодарила за привезенные в подарок духи, прекрасные шелковые блузки, а самое главное – за роскошный розовый халат, расшитый бледными цветами, и засобиралась домой.

– Сережа, ты поиграй один, – попросила Александрина, – я подремлю, у меня голова болит.

Ей казалось, что все ее силы ушли на то, чтобы сын ничего не заметил. Она старалась улыбаться, шутить, разговаривать с ним, усилием воли сдерживала слезы и без конца бегала в ванную мыть глаза, потому что слезы все-таки вот-вот должны были политься, чуткий Сережа не мог этого не заметить, и тогда она объясняла:

– Я перенервничала вчера, Сереженька.

Александрина закрыла дверь в комнату и прилегла на диван. В квартире было тепло, но ее все время знобило. Нужно было встать, достать теплый шерстяной плед и укрыться, но сил не осталось никаких.

Ночью она практически не спала и сейчас мечтала уснуть, но не смогла. Она попыталась думать о чем-то постороннем, о работе, о том, что нужно купить новую машину, позвонить Сережиной няне и узнать, как она себя чувствует: девушка болела гриппом, и когда собирается приступить к работе, потому что забирать сына из школы каждый день Александрине было сложно.

Она пыталась думать о постороннем, но мысли упорно возвращались в прошлое.

В начале сентября фирма Петра отмечала десятилетний юбилей. Отмечали его широко, в дорогом ресторане, со множеством приглашенных гостей. Сотрудникам разрешалось прийти с мужьями-женами, но почему-то все явились поодиночке. Все, кроме Петра.

Александрина сидела рядом с мужем, слушала бесконечные тосты и уже жалела, что не осталась дома. Ее совершенно не интересовали выполненные работы и планы на будущее. Ей не с кем было поговорить, кроме Марины и Толика Выдрина, а с ними она и без того нередко разговаривала. Потом начались танцы, народ разбился на группки, а она так и стояла рядом с Мариной, потому что Петр подходил то к одному гостю, то к другому, и не могла дождаться, когда наконец длинный вечер окончится.

Потом Петр подошел к стоявшим вместе Наташе и Юле и застрял надолго. Александрина не понимала, о чем можно так долго разговаривать с этими девицами, и почувствовала себя совсем неловко. Ей даже показалось, что Марина смотрит на нее с сочувствием.

Обе девицы выглядели великолепно и хорошо друг друга дополняли: темноволосая Юля в ярком платье и неброская, тонкая, пастельная Наталья, как будто сошедшая с портрета XIX века. После аварии Наталья заметно подурнела, зачем-то остригла волосы, что ее совсем не красило, и казалась какой-то угасшей, но в тот вечер выглядела отлично в длинном платье и с красивыми локонами. Александрина сразу отметила удачную прическу и даже оценила Наташины волосы: густые, блестящие, пожалуй, не хуже, чем у нее самой.