на волнах, то дом матери казался темным и страшным.

Раньше, когда они были совсем маленькими, девочки не понимали, что это личное пространство и что люди не хотят никого пускать в свои воображаемые дома. Они знали, что у каждого человека есть особое место, куда он может удалиться, но думали, что мама может посетить папин пляж, так же как Рут и Роуз могут слышать мысли друг друга. Но когда они стали старше, то поняли, что нет, не только мама не может прийти на папин пляж, но и папа никогда не был в мамином воображаемом доме. В те дни, когда мама бывала молчалива и печальна, Ротко спрашивал, что с ней, и девочкам хотелось рассказать правду: она была в страшном доме.

Может быть, если бы Бет хоть раз показала им свои детские фото или отвезла девочек в Канзас-Сити, чтобы показать дом своего детства, они уловили бы связь между местом в воображении матери и домом, в котором она выросла. А может, и нет. Может, они и не поняли бы, что дома как похожи, так и отличаются друг от друга. Это было одно и то же здание, разумеется: гниющее крыльцо, по два окна спереди и сзади, на первом и втором этажах, та же облупившаяся темно-синяя краска на ставнях. Но дом в воображении матери был окутан щупальцами тьмы, уличный фонарь едва освещал нижние ступени крыльца. Несколько раз они шли за ней по тротуару, на два шага позади – тихо, чтобы она не оглянулась, – но им никогда не хватало смелости свернуть с дорожки, подняться вслед за матерью на крыльцо и войти в дом. Их пугало, что дом владел ее разумом. Они видели, как она входит в него и дверь за ней захлопывается, и понимали: что бы ни происходило за рассохшейся дверью, это зрелище не для их глаз.

Когда их мама возвращалась из своего воображаемого дома – ее визиты обычно длились всего мгновение, но временами и по нескольку дней кряду, даже если она пыталась делать вид, что все в порядке, – Рут и Роуз беспричинно ударялись в слезы. Они ничего не могли с собой поделать. Бет всегда подбегала к ним, обнимала, и они сворачивались клубочком на диване или кровати. Девочки толком не понимали, это они ищут материнского утешения или наоборот. Они знали только, что не хотят идти за матерью, когда она уходит в тот мрачный дом в своем воображении.

Рут и Роуз знали о его существовании, но их удивило, когда они поняли, что мама на самом деле не видит дом. Она говорила, что устала, завалена работой или ей просто взгрустнулось. Но Рут и Роуз знали правду, даже если она была неведома их матери: она снова пошла в тот дом.

Возможно, осознание того, что их мать даже не знает о существовании этого дома, который всегда ждет ее в темном уголке подсознания, помогло Рут и Роуз признать, что родители не верят им, когда они говорят, что им снятся одинаковые сны. Их родители ничего не понимают, так есть ли смысл будить Бет, чтобы рассказать о том, что им приснилось? Она только разволнуется еще сильнее. Рут посмотрела на часы: родители не разрешали им вставать и смотреть телевизор хотя бы до семи утра. А пока они смогут полежать здесь, на нижней кровати, под одеялом, крепко обнявшись и шепотом обсуждая то, что им было уже известно.

Рут и Роуз услышали, как по полу детской прошел Расти. Пес цокнул когтями по деревянному полу, закрутился волчком, а затем с тяжелым вздохом улегся на пол. Девочки не помнили, каково жить без собаки. Иногда их мучили особенно беспокойные дурные сны: они оказывались в ловушке густого липкого желтого света кошмаров, как комары влипают в янтарь, и боялись, что не смогут проснуться. Тогда к ним в комнату приходил Расти и тянул ту из них, что спала на нижней кровати, за пижаму, пока они не просыпались. Он всегда был рядом, чтобы защитить их.

– Мы можем сказать мамочке, что не хотим ехать туда на Рождество, – сказала Рут. – Скажем, что хотим остаться здесь, в Чикаго, и пусть лучше тетя Эмили и дядя Билли приедут к нам. Мы можем использовать толчок.

Роуз не ответила, но это было и не нужно. Они обе знали, что в этом нет смысла. Что бы они ни сказали маме, Бет не поймет. И толчок на ней тоже не сработает. Иногда им удавалось заставить отца действовать под влиянием толчка, но даже это было непросто. Он срабатывал на учителях, тете Эмили и бабушке с дедушкой, в зависимости от того, о чем они просили, и почти всегда действовал на незнакомцах. Рут и Роуз не любили использовать толчок без крайней необходимости. После него они чувствовали истощение, а позади глаз возникала боль. И хотя они не знали, как это назвать, было в использовании толчка нечто слишком интимное. Все же, когда девочки использовали его, они обычно могли заставить людей делать то, что им хочется.

Но с мамой это не работало.

– Или, – сказала Роуз, – мы могли бы позвонить тете Эмили и предупредить ее. Надо просто рассказать ей о нашем сне и объяснить, что ее ждет.

И снова Рут не ответила. Они обе подумали о том, что произошло, когда они в прошлый раз попытались кого-то предупредить: девочки рассказали своей воспитательнице, что она в опасности и ей нужно уйти от своего мужа.

Иногда, предупредив человека, можно было сделать только хуже. Это все равно что бросить камень и распугать рыбу – где-то неизбежно появится зыбь.

– Ты права, – ответила Роуз сестре, хоть Рут ничего и не сказала. – Никто не станет слушать.

– Все будет хорошо, – сказала Рут. – Дядя Билли пообещал. Он заключил пакт.

Он пообещал.

Он убережет тетю Эмили.

Глава 19. День открытых дверей

Эмили не могла понять, действительно ли ей начало нравиться все это предприятие или она просто заставляет себя радоваться тому, что вернулась в Уиски Ран. Ясно было одно: встреча с Шоном спустя столько лет вызвала у нее странные ощущения. Но в хорошем это или в плохом смысле? Ее все еще влекло к нему. Это не было сюрпризом. В ее жизни не было такого периода, когда бы ее не влекло к Шону. В колледже он считался красавчиком: высокие скулы, темные волосы, спадающие на лицо, а также смесь крови белых и коренных американцев и бог знает чьей еще на протяжении многих поколений – все это придавало ему экзотический вид. Возникало ощущение, что за мимолетной улыбкой прячется нечто глубокое и трагичное. Шон был не первым, с кем переспала Эмили, но до него у нее было не так уж много мужчин. Во многих смыслах можно было считать, что он был ее первым.

Но что, если взглянуть на него сейчас? Было трудно немного не восхититься. Ну хорошо. Он мог любого сразить наповал. Ее действительно обеспокоило то, что на нее произвел впечатление самолет Шона, но кого она обманывает? Шон способен был ошеломить большинство людей. На взлетной полосе его ждала уже парочка внедорожников, а пока самолет выруливал, они с Билли в своей «хонде» тоже подтянулись. Эмили украдкой глянула на Билли. Он был… Она почувствовала неуверенность: это казалось неправильным, но он и правда был в предвкушении. Они оба вышли из машины и стали ждать. К ним подошла и представилась молодая женщина в деловом костюме: она сказала Билли, что рада снова его видеть, и предложила им бутылку воды. Эмили покачала головой.

Дверь самолета открылась, и показался трап. Первым вышел подтянутый мужчина в темном костюме без галстука. Несмотря на то что этот человек был не особенно крупным, благодаря его собранности Эмили поняла, что это телохранитель, еще до того как порыв ветра откинул полы его пиджака, обнажив спрятанный под ним пистолет в кобуре. Второй и третий мужчины тоже явно были охранниками. За ними шла чернокожая женщина, которая, скажем без обиняков, выглядела великолепно. Таких, как она, видишь только в фильмах. Если бы Билли заранее не упомянул о Венди, Эмили бы решила, что это девушка Шона, а не его ассистентка.

Когда