Ил. 35. Бодхидхарма (роспись по шелку). Япония, XVI в. н. э.

Психоанализ – это метод лечения людей, чрезмерно страдающих от бессознательно неверно направленных желаний и враждебностей, которые сплетают вокруг них свою паутину из нереальных страхов и амбивалентных зависимостей, освобожденный от них пациент оказывается способен относительно спокойно найти свое место в культуре своего времени с ее более реалистичными страхами и предубеждениями, эротическими и религиозными стремлениями, деловыми проектами, войнами, развлечениями и домашними заботами. Но для того, кто намеренно предпринял сложное и опасное путешествие за пределы своей общины, эти интересы также предстают как основанные на заблуждении. Потому целью религиозного учения является не излечение индивида с целью вернуть его к общим иллюзиям, а полное его отрешение от иллюзий, и не посредством изменения структуры желания (эроса) и враждебности (танатоса) – ибо это лишь создает новый контекст для иллюзии, а путем радикального «погашения» («деспирации») побуждений, направляя героя на славный буддийский Восьмиричный Путь.

Когда окончательно «уничтожаются иллюзии, желания и враждебности» (нирвана), разум постигает, что у него были неверные представления обо всем об этом, и представления покидают его. Дух пребывает в своем истинном состоянии, и может пребывать в нем до тех пор, пока не сбросит с себя тело.

Однако Бодхисаттва не уходит от жизни. Отвратив свое внимание от внутреннего мира постижимой с помощью мыслей истины (которая может быть описана как «пустота», так как она выше речи), он вновь устремляет ее вовне, в миру явлений, он постигает там тот же океан бытия, который нашел внутри, ибо «Форма есть пустота, а пустота воистину есть форма. Пустота не отличается от формы, а форма не отличается от пустоты. Что есть форма, то и есть пустота; а что есть пустота, то есть форма. И то же самое относится к восприятию, имени, концепции и знанию».[258] Преодолев иллюзии своего прежнего самоутверждающегося, самообороняющегося, направленного на самого себя эго, он познает, как внутри, так и снаружи, один и тот же покой. То, что он видит снаружи, является видимым аспектом великой, превосходящей мысль пустоты, обусловливающей его собственные восприятия эго, форму, ощущения, речь, концепции и знания. Он полон сострадания к существам, которые сами себе причиняют страдания, которые страдают от собственных кошмаров. Он поднимается, возвращается к ним и пребывает с ними как освободившийся от собственного эго, демонстрируя принцип пустоты во всей его простоте. В этом и состоит его великий «акт сострадания»; ибо посредством этого акта открывается истина – в понимании того, кто погасил в себе Тройственный Огонь Желания, Враждебности и Иллюзии, этот мир есть нирвана. Такой человек источает «волны благодати», несущие всем нам освобождение. «Наше существование в обыденном мире и есть сама Нирвана, и между ними не существует ни малейшего различия».[259]

Таким образом, можно сказать, что современная цель терапии, которая заключается в том, чтобы вернуть пациента к жизни, может быть в конечном счете достигнута благодаря древнему религиозному учению, но Бодхисаттва движется по огромному кругу; и его отрешение от мира рассматривается не как недостаток, а как первый шаг на этом благородном пути, в отдаленной поворотной точке которого достигается понимание глубокой пустоты вселенского круга. Такой идеал хорошо известен и в индуизме, где человек, свободный в жизни (jīvan mukta), не имеющий желаний, сострадательный и мудрый «Истинный йог видит Меня во всех существах, и также видит все существа во Мне. Такой йог поклоняется Мне и всегда остается во Мне, что бы ни случилось».[260]

Есть легенда об ученике Конфуция, который обратился к двадцать восьмому буддийскому патриарху, Бодхидхарме, с просьбой «успокоить его душу». Бодхидхарма ответил: «Покажи мне ее, и я ее успокою». На что конфуцианец сказал: «Вот в этом и есть моя беда, я не могу ее найти». Тогда Бодхидхарма сказал: «Твое желание исполнено». Конфуцианец все понял и ушел с миром.[261]

Те, кто знает не только о том, что Вечный живет в них, но и о том, что и они, и все сущее есть Вечный, обитают в рощах исполняющих желания деревьев, пьют напиток бессмертия и всюду слышат благозвучную музыку вечного согласия. Они бессмертны. Даосские пейзажи Китая и Японии весьма выразительно передают божественность этого земного состояния. Четверо священных животных – феникс, единорог, черепаха и дракон – обитают в ивовых садах, бамбуковых рощах, среди слив, в дымке священных гор, невдалеке от благодатных сфер. Мудрецы с изможденными телами, но вечно молодыми душами медитируют среди этих скал, скачут верхом на странных волшебных животных среди вечных потоков или наслаждаются беседой за чашкой чая под звуки флейты Лай Цзай-хо.

Хозяйкой земного рая китайских бессмертных является сказочная богиня Хси Ванг My, «Золотая Мать Черепахи». Она живет во дворце на горе Кун-лун, где благоухают цветы, за золотой стеной вокруг сада, с зубчатыми башнями из драгоценных камней.[262] Она – квинтэссенция западного ветра. Ее гостей на «Празднике Персиков», который устраивается, когда созревают персики, один раз каждые шесть тысяч лет, обслуживают грациозные дочери Золотой Матери в беседках и павильонах у Озера Драгоценных Камней. В нем струятся воды живительного источника. Подаются костный мозг феникса, печень дракона и другие мясные кушанья; персики и вино даруют бессмертие. Слышна музыка невидимых инструментов; песни слетают с бессмертных уст; танцы девушек воспевают радость вечности во времени.[263]