Если мы освободимся от своих провинциальных предрассудков, из-за которых истолкование мировых архетипов сводится к узко церковным, локальным племенным или узко национальным интерпретациям, то сможем понять, что высшая инициация происходит не под руководством отцов и матерей своего племени, которые затем ради собственной защиты проецируют агрессию на соседей. Благая весть, которую принес Спаситель Мира и которой возрадовались столь многие, с готовностью проповедовали, но неохотно исповедовали и воплощали в собственной жизни, заключается в том, что Бог есть Любовь, что его можно и должно любить и что все мы без исключения – дети его.[241] Такие сравнительно тривиальные вопросы, как ортодоксальные детали символа веры, религиозные обряды и церковная иерархия (которые настолько поглощают все интересы западных теологов, что сегодня они серьезно обсуждаются как принципиальные вопросы религии), приводят к изощренному педантизму, если не подчинить их основам самого учения. И где об этом забывали, начинался откат назад, к более примитивным верованиям: образ отца сводился к тотемному образу. Именно это, безусловно, и произошло во всем христианском мире. Словно нам дали право решать, кого из нас Отец Небесный любит больше других. Но тогда христианское учение формулирует все совсем не в нашу пользу: «Не судите, да не судимы будете».[242] Крест Спасителя Мира, несмотря на поведение на словах поклоняющихся ему священников, – это более демократичный символ, чем национальный флаг отдельно взятой страны.[243]

Осознание высшего и решающего смысла спасительных для мира слов и символов христианских традиций было столь основательно извращено на протяжении бурных столетий, прошедших с момента объявления cв. Августином священной войны Civitas Dei против Civitas Diaboli, что современный мыслитель, желая приобщиться к основам мировой религии (то есть доктрины всеобщей любви), должен обращаться к другому великому и (намного более древнему) всеобщему вероучению: вероучению Будды, где первичным словом до сих пор остается мир – мир всему сущему.

Вот эти тибетские стихи, например состоящие из двух гимнов поэта – святого Миларепы, – были сложены приблизительно в то же время, когда Папа Урбан II призывал к первому крестовому походу.

Всеобщая пустота (санскрит: śūnyatā) с одной стороны относится к обыденному миру, который есть иллюзия, а, с другой стороны, говорит о том, что знакомые нам в чувственном мире качества не применимы к феноменальному миру непознаваемых высших идей:

Покой лежит в основе всего, потому что Авалокитешвара – Каннон, великий Бодхисаттва, Безграничная Любовь, включает в себя каждое чувствующее существо, внимает каждому и пребывает в каждом (без исключения). Он все видит – и мимолетное совершенство изящных крылышек насекомого – ведь и сам он есть их совершенство и их мимолетность; и длящееся годами страдание человека, самого себя терзающего, заблудшего, запутавшегося в сетях своего собственного незамысловатого бреда, потерявшего надежду, но все же несущего в себе нераскрытую, абсолютно неизведанную тайну освобождения. И он безмятежен над человеком и над ангелами; и он ниже человека, демонов и несчастных умерших: все они притягиваются к Бодхисаттве лучами его драгоценных рук, и они – это он, а он – это они. Мириады ограниченных, скованных центров сознания на каждом уровне существования (и не только в этой нашей вселенной, ограниченной Млечным Путем, но и далее в глубинах космоса) – галактика за галактикой, вселенная за вселенной, миры, возникающие из вечной бездны пустоты, в которых жизнь вспыхивает, а затем лопается как мыльный пузырь; опять и опять; бесчисленное множество жизней; все страдающие; каждый заключен в свой собственный узкий круг и ограничен им – они сражаются, убивают, ненавидят друг друга и жаждут почивать на лаврах победителей: все они – Дети, безумные персонажи преходящего, но неисчерпаемого, мирового видения, которое все длится и длится. Видения всебъемлющего, сущностью есть Пустота: «Бог, Взирающий Вниз с Состраданием».