где из крана текла горячая вода и окна выходили на озеро, Шильонский замок и снежные горы вдали. Жилось нам весело. Кроме нас, в отеле никого не было, и мы заполнили его целиком. Хозяйка была высокая, сильная женщина, которой никак нельзя было дать восемьдесят лет и которую звали мадам Марго. Ее знал весь город, главным образом под прозвищем Шамо дей Альп (Альпийский верблюд). Игра слов позволяла двойной перевод: или верблюд, или стерва. Выносливость ее была исключительной, она усиленно каталась с гор на лыжах и обладала властным характером.

Одолеть нас, однако, было трудно. Несмотря на записки, которые мы ежедневно находили на тарелках в столовой или на подушке в комнате, мы все равно громко разговаривали, пели и опаздывали к завтраку. В свободное время мы собирались вокруг рояля. Ольга Старк, Тася Семенова, Нина Шаталова прелестно пели русские песни, а молодой грек Иолас веселил импровизациями. Постепенно прирученная, мадам Марго стала к нам присоединяться, а когда мы уезжали в Париж, горько плакала.

Между нами установились дружеские отношения. Мне в особенности запомнились прехорошенькая англичанка Барбара Барри, прозванная Ба-ба-ба, изящную чинность которой мы быстро раскачали; красивый и симпатичный Жильбер Бор, прежде работавший со мной у Нижинской, начинающий — впоследствии известный — испанский танцовщик Хосе Торрес[223] и привлекательная особой русской красотой Ольга Старк.

С первых же репетиций с Сахаровыми мне, да и всем нам, стало ясно, что кажущаяся элементарность их стиля была на деле совсем не проста и сразу не давалась. В частности, движения на полу, тогда в балете не очень принятые, подходы к ним и переходы из одного положения в другое были вовсе не такими легкими. Клотильда Ивановна их замечательно показывала. В работе она сама, Сахаров и Жорж Ге были терпеливы и учтивы. При ближайшем знакомстве выяснилось, однако, что они были значительно более требовательны, чем казалось с первого взгляда. Я сразу почувствовала их расположение.

Работа не поглощала всего нашего времени. Город, принимавший так или иначе участие в фестивале, проникся к нам симпатией: приглашениям и развлечениям не было конца.

Нина Тихонова (Диана). «Вариации» на музыку Бетховена. Балет Брониславы Нижинской

«Этюд» на музыку И.-С. Баха. Балет Брониславы Нижинской

Анатолий Вильтзак. «Болеро» М. Равеля

«Болеро» М. Равеля. Балет Брониславы Нижинской

Труппа Балета Брониславы Нижинской

Леон Войциховский

Александр Сахаров

Клотильда Сахарова

После спектакля «Лани» Ф. Пуленка. Сидят в центре: Вера Немчинова, Франсис Пуленк, Бронислава Нижинская, Анатолий Вильтзак; стоят справа: Людмила Шоллар и Нина Тихонова

Нина Тихонова (Девушка в синем). «Лани» Ф. Пуленка

С тех пор прошло много лет. Я довольно часто бываю в Монтре и каждый раз не могу не взглянуть на кафе, расположенное на берегу озера, рядом с пристанью. С этой пристани мы при всяком удобном случае уезжали кататься на лодках или парусниках. Стоял май. Озеро было как зеркало. Цвели розы. Добираясь до пристани, нужно было прошмыгнуть мимо кафе, где неизменно сидел и скучал Александр Семенович — Шурик, как мы его между собой окрестили. Если маневр не удавался, прощай, катание, и я с Шуриком часами просиживала за стаканом чая. Сахаров был высококультурным, образованным человеком и оригинальным артистом, открывшим новые пути в искусстве. Он яростно отрицал классику и дразнил меня своей иронией. Я отстаивала ее как умела, с азартом. Теперь я думаю, что эти споры были для меня полезны и помогли расширить мой кругозор. Однажды он привел меня в изумление, заявив, что я не классическая танцовщица. Оказывается, что это был высочайший комплимент!!! Полагаю, что он подразумевал относительную легкость, с которой я приспосабливалась к его требованиям.

По окончании спектаклей (мы ставили хореографическую поэму «Адэс и Корэ»[224] для драматических артистов, хора, оркестра и балета с участием Сахаровых) Александр Семенович сделал мне предложение, прозвучавшее как гром среди ясного неба. Им становится трудно давать вдвоем концерты, требующие большого нервного и физического напряжения. Не хочу ли я разделить с ними их странствия? Ему нравятся мои танцы, он берется их развить в своем направлении, поставить мне сольные номера и включить их в программу.

Предложение выступать наравне со всемирно известными артистами в крупнейших театрах всех материков (Сахаровы выступали даже в Японии) было огромной честью. Я это понимала, тем более что к их стилю уже перестала относиться легкомысленно и знала, что эти талантливые артисты во многом преобразили представления о танце.

Мы условились о первой встрече в Париже в их квартире на рю Данфэр-Рошеро. Александр Семенович хотел приготовить для меня, сразу по их возвращении после отдыха, несколько идей и музыкальных предложений. Но когда мы встретились — за несколько дней, даже за несколько часов все переменилось. Будто смерч пронесся над землей и смел всю нашу жизнь, наши привычки, надежды. Будущего не стало. Только черная, зияющая пропасть. Только ужас и неизвестность.

На Больших Бульварах тысячи людей замирали при каждой новой телеграмме, текст которой чертили светящиеся буквы на фасадах зданий газетных редакций или слушали охрипшие репродукторы: речь Гитлера… Мюнхенские переговоры…

События эти в конце концов принесли передышку, тогда принятую с облегчением. Франция не хотела воевать.

Но многие сознавали, что война неизбежна. Все, кто мог, покидали Париж, Францию, Европу. Сахаровы в 24 часа уехали в Нью-Йорк.

Остающимся нужно было жить. Зарабатывать на жизнь. Все балетные труппы были уже за границей.

Мой приятель Эдмон Ленваль представил меня высокому, тучному брюнету с рябым лицом, острым взглядом и бесшумной походкой. Пьер Сандрини[225] был директором ночного кабаре «Табарен». Кабаре не закрывалось. Балетная молодежь в трудные моменты иногда работала там в ожидании лучших времен. Другого выхода не было…

Увеселительный зал, открытый в 1904 году автором вальсов и кадрилей Огюстом Боском, был расположен в самом центре Монмартра (теперь — рю Виктор Массэ).

Посвященный Табарену, знаменитому фарсовому комедианту XVII века, веселившему ярмарочную толпу на Новом мосту и благодаря своему таланту вошедшему в историю, зал поначалу завоевал успех у публики сеансами женской борьбы — излюбленным тогда развлечением парижан.

С расположенным поблизости Мулен-Ружем[226] он