Пролетев метров десять, Эдер упал на жесткие камни и расшибся так, что мог лишь беспомощно лежать, ожидая, пока к нему по каменистой тропе спустятся часовые. Через несколько дней он скончался от полученных травм.

История Эдера вдвойне трагична, поскольку драконовские меры уже ничего не могли изменить. На пяти-шести европейских заводах к этому времени научились делать твердый фарфор, в следующее десятилетие число таких мануфактур утроилось.

Роковая утечка информации произошла тридцатью годами раньше, в 1719-м, когда Самуэль Штёльцель бежал из Мейсена в Вену, к Гунгеру и дю Пакье. Позже в приступе раскаяния Штёльцель уничтожил заготовленную массу, разбил формы и выкрал эмали. Тогда он верил, что погубил новое предприятие на корню.

Однако Штёльцель ошибался. Дю Пакье сумел выходить свое умирающее детище. Увидев разгромленную мастерскую, он решил во что бы то ни стало восстановить производство. Дю Пакье тайно наблюдал за работой Штёльцеля и к тому же неплохо знал химию. Он был уверен, что и сам освоит изготовление фарфоровой массы.

Пробный обжиг подтвердил его правоту. Через несколько месяцев после бегства Штёльцеля мануфактура переехала в новое, более просторное здание на улице, которая теперь называется Порцелангассе. Там быстро выстроили усовершенствованные печи. Через год она заработала снова. Теперь у дю Пакье трудились двадцать помощников. Штёльцель не сумел его остановить. Монополия Мейсена на выпуск твёрдого фарфора была утрачена безвозвратно.

Возрождение Венской мануфактуры не прошло для Дрездена незамеченным. Как только дю Пакье вновь запустил производство, стало ясно, что секрет фарфора под угрозой. Но что можно было с этим поделать? Мейсенское руководство установило на своем заводе жесточайший контроль, а за Веной оно могло лишь беспомощно наблюдать, ожидая, как повернутся события.

Кристиану Анакеру, саксонскому послу при австрийском дворе, сумевшему переманить Штёльцеля назад в Мейсен, поручили внимательно следить за тем, что происходит на фабрике дю Пакье. По его депешам вырисовывается картина неорганизованности, резко контрастирующая с суровым режимом, установленным в Мейсене после кончины Бёттгера. Каждое следующее письмо Анакера усиливало тревогу за сохранность тайны.

С самого начала дю Пакье страдал от хронического безденежья. Долги накапливались, рабочие не получали жалованья, недовольство росло. Вскоре после того, как Штёльцель сбежал с фабрики, его примеру последовал один из ее основателей, Кристоф Конрад Гунгер. Однако, в отличие от Штёльцеля, Гунгер не ведал угрызений совести. Он готов был наживаться любым путем, сколь угодно бесчестным, не останавливаясь перед шантажом, угрозами или мошенничеством, если они могли принести ему деньги.

Согласно Анакеру, Гунгер настолько испортил свою репутацию участием в темных делишках, что ему осталось одно спасение — бежать из Вены. И он действительно бежал, но не в Саксонию, как Штёльцель, а в Италию, где уверил двух братьев-ювелиров, Франческо и Джузеппе Вецци, что владеет секретом производства фарфора, и вместе с ними основал новую мануфактуру.

Гунгер не умел составлять фарфоровую массу, зато по совместной работе со Штёльцелем знал, что успех зависит от правильного выбора глины. Через саксонских знакомых он убедил Шнорра, владельца каолинового месторождения, отправить братьям Вецци партию каолина. Это было прямым нарушением саксонских законов, поскольку Шнорр обязался поставлять глину исключительно Мейсену. Однако этому прожженному дельцу было не впервой нарушать данное слово. Он пообещал немедленно отправить заказанный груз в Италию.

Два года спустя фабрика Вецци с помощью Гунтера начала выпускать фарфор. Гунгеру, впрочем, к тому времени прискучили венецианские каналы; его потянуло домой, в Саксонию. Он написал мейсенскому руководству покаянное письмо, в котором уверял, будто непричастен к краже великого секрета.

В Мейсене, надо думать, просьбу Гунгера взять его обратно на завод восприняли с большим удивлением, но сочли, что пусть уж лучше арканист будет работать здесь, чем разъезжать по Европе, основывая новые фабрики. Ему разрешили вернуться в Мейсен и предложили место золотильщика.

Честолюбивого Гунгера не удовлетворила эта скромная должность. Через три года он решил вновь покинуть Саксонию и продать свой немалый опыт тому, кто сумеет предложить больше денег. Гунгер без разрешения сбежал с завода и отправился сперва в Стокгольм, затем в Копенгаген, оттуда снова в Вену и, наконец, в Санкт-Петербург. Во всех этих городах он пытался, без особого успеха, делать фарфор.

Его дерзость в обращении с мейсенским начальством воистину не знала границ. В очередном письме с просьбой разрешить ему вернуться в Саксонию Гунгер угрожал в случае отказа обнародовать секрет: «Я не просто буду выпускать фарфор здесь, в Швеции, но и опубликую книгу, которая сделает это искусство всеобщим достоянием, так что не только другие знатные люди — даже простые гончары смогут за него взяться».

Вероятно, члены мейсенской комиссии, читая эти строки, содрогались от ужаса, не подозревая, что судьба готовит им еще более страшный удар. Этот удар нанес другой странствующий венский арканист, Йозеф Якоб Ринглер.

Из Вены саксонский посол доносил, что тамошняя фарфоровая мануфактура по-прежнему еле дышит. К 1744 году положение ухудшилось настолько, что дю Пакье, уставший от хронических финансовых неурядиц, решил продать ее государству. Теперь официальной попечительницей фабрики стала Мария Терезия, и на выделенные ею средства штат наконец-то удалось укомплектовать полностью.

В числе новых учеников был четырнадцатилетний сын местного учителя по имени Йозеф Якоб Ринглер. Мальчик отличался дружелюбием, незаурядным умом и, как позже выяснилось, редкой наблюдательностью. Он быстро научился расписывать фарфор и при этом установил такие хорошие отношения с другими работниками, что все они охотно делились с ним опытом.

Покуда Ринглер знакомился с тонкостями производства, завод, обретший высокую покровительницу, вступил наконец в период благополучия. Венский фарфор сделался непременным украшением всякой модной гостиной и будуара. Спрос на продукцию рос, мануфактура расширялась; число работников приблизилось к двум сотням.

Однако проблемы, вызванные попустительством руководства, были все так же далеки от разрешения. На заводе процветало воровство. Все знали, что художники уносят домой «белье», расписывают и продают на сторону, но никаких мер, чтобы это пресечь, не принималось. В мастерской царил беспорядок. Жены и подружки работников заглядывали туда выпить и поболтать, мешали им заниматься делом, и в результате этой кутерьмы фабрика не досчитывалась большого количества изделий.

В такой обстановке наблюдательному и честолюбивому Ринглеру удалось выведать все тайны фарфорового производства, однако, сполна насладившись атмосферой вседозволенности и вызнав, что хотел, он ощутил желание применить свой опыт в каком-нибудь другом месте. Его всегда тянуло к приключениям и путешествиям. При том, что спрос на фарфор возрастал день ото дня, Ринглер не собирался до конца дней оставаться простым живописцем — он поставил себе целью возглавить собственную фабрику.