Третья общая тенденция носила культурный характер и была непосредственно связана с еще одним последствием христианизации. Речь идет о постепенном сближении каждого государства, принимавшего новую веру (даже Ирландии и Норвегии), с франкским и постфранкским пространством Западной Европы и принятии его культурно-политических обычаев, в том числе общепринятых представлений о политической деятельности. Роберт Бартлетт отмечает заимствования в области личных имен: по всему северу имена святых, такие как Иоанн, и франко-германские имена, такие как Генрих, стали соседствовать с исконными, а иногда и вытеснять имена вроде Бриан, Этельред, Олаф и Болеслав. Кроме того, все шире распространялись грамоты как средство письменного общения и монеты как платежное средство[173]. В образе жизни и манерах северная элита тоже постепенно перенимала франко-германские порядки – печати, вассальную присягу, строительство замков (исключение здесь составляет Скандинавия), а позже гербы, рыцарский кодекс и идеи рыцарской литературы. К XIII веку повсюду появились цистерцианские монастыри. Границы латинской христианской Европы раздвинулись до полярного круга и рубежей нынешней России, а на востоке в ходе параллельных процессов того же достигла греческая Европа (см. главу 9). В ряде случаев каждая из рассмотренных стран испытывала схожее давление – например, требования, исходившие от международного папства (см. главу 8), или, позже, политические требования формирующихся парламентов (см. главу 12). Велик соблазн увидеть здесь общую тенденцию к однородности, то есть зарождение общей европейской истории, в рамках которой развитие отдельных европейских государств отличалось лишь нюансами. Однако это было бы заблуждением. Обрисованные здесь различия продолжали обусловливать расхождения в развитии этих стран до конца Средних веков и далее. Прежде всего, в северных странах (за крупными исключениями в виде Англии и Венгрии) система налогообложения в позднем Средневековье была гораздо слабее, чем на западе и юго-востоке Европы, отражая тем самым давние различия в инфраструктуре королевской власти и свидетельствуя о том, что при всем желании королей и знати подражать французским правителям и аристократии достатка им для этого не хватало. Подробнее мы рассмотрим это обстоятельство в главе 11.

В конце главы 4 я говорил о значительной разнице между общественной политической сферой раннего Средневековья в Западной Европе и ограниченной по масштабу, более персонализированной, основанной на феодальном господстве политикой более поздних столетий. Постепенный переход к этой политической модели наметился на рубеже XI–XII веков в Западно-Франкской державе, и к 1100 году она уже преобладала во многих местах. И хотя после этого крупномасштабные политические образования вернулись, местная власть никуда не исчезла и стала одним из главных отличий второй половины Средних веков на Западе от первой. Развитие этой новой политики мы и рассмотрим в данной главе. Однако для начала надо пояснить, что именно я подразумеваю под этой политикой, поэтому начнем мы с текста, который даст нам представление о новых политических характеристиках того периода.

В 1020-х годах Гуго де Лузиньян, феодал из западной Франции, приказал составить длинную памятную запись, в которой перечислялись все обиды, нанесенные ему его сеньором Гильомом V, графом Пуату и герцогом Аквитании. Гильом обещал ему кого-то в жены, а затем налагал запрет на брак; помешал Гуго унаследовать положенные ему земли; действовал, не посоветовавшись с Гуго; не пришел Гуго на выручку, когда у того пытались отобрать земли (Гуго сказал Гильому: «Все мои лишения от преданности вам», но Гильом сочувствия не выразил: «Ты мой и исполнишь волю мою»); он не препятствовал строительству замков в ущерб Гуго и сжег замки, возведенные самим Гуго. Всякий раз Гуго роптал, а Гильом обещал поддержку, но обещаний не выполнял. В конце концов Гуго «отрекся от графа во всеуслышание, сохранив верность лишь его городу и ему лично», и они какое-то время воевали. Только после этого граф-герцог пошел на мировую и отдал Гуго часть удерживаемого наследства в обмен на весьма суровые обеты и клятву верности от Гуго. Насколько хватило обещаний графа, мы не знаем, но Гуго счел их достаточными, чтобы на этом закончить повесть о несправедливом с ним обхождении[174].

В этой записи Гуго изображен как жертва, однако в действительности все обстояло иначе: он был одним из самых могущественных и потенциально опасных вассалов Гильома, так что на эту историю можно взглянуть и с другой стороны. Тем не менее поразительно, насколько силен в этом тексте упор на личные связи, на взаимоотношения, основанные на верности и предательстве. Он напоминает французские эпические поэмы XII века – например, об отъявленном негодяе Рауле де Камбре, который сжег женский монастырь, где находилась мать его верного вассала Бернье, а затем нанес Бернье удар древком копья, и только тогда тот решился разорвать вассальную клятву[175]. Перед нами политический уклад, построенный на личных отношениях и к тому же крайне локализованный: все действие разворачивается в Пуату, а другие графы (например, граф Анжуйский, владения которого находились в 100 километрах к северу) упоминаются почти как иноземные. Гильом был одним из самых преуспевающих местных правителей во Франции начала XI века, о чем невольно свидетельствует и памятная запись Гуго, однако в его владениях находились чужие замки, которые, сколько бы он ни пытался, подчинить себе полностью не удавалось. При всех притязаниях на безоговорочную власть над своими вассалами поладить с ними без ответных уступок с его стороны не получалось. Личные отношения такого рода имели давнюю историю, однако никогда прежде на них не строилась вся политика[176]. Какой бы ни была эта эпоха, на мир Карла Великого или Оттона I она уже не походила.

Расклад сил в Западной и Южной Европе в 1000 году вырисовывался довольно четко. Самыми могущественными, как мы уже знаем из главы 3, бесспорно, были располагавшиеся на юго-западной и юго-восточной окраинах континента Аль-Андалус и Византия – особенно после того, как ощутимо пошатнулась мощь выкованной Карлом Великим Франкской державы. Франкское государство к этому времени действительно раскололось окончательно, и, хотя в двух основных государствах-преемниках, Восточно-Франкском и Западно-Франкском королевствах, никакого национального самосознания еще не было и в помине, называть их Германией и Францией для удобства уже можно, что я и буду делать с этого момента[177]. Из этих двух государств сильнее определенно была Германия – ее императоры правили также и Италией. Французские короли сильно уступали им, а помимо них в латинской Европе подлинной политической прочностью обладала разве что Англия, размерами не превышавшая какое-нибудь немецкое герцогство. Расстановка сил выглядела стабильной, однако на самом деле – как продемонстрирует следующее столетие – устойчивости в ней не было. Уже к 1030 году Аль-Андалус после двадцатилетней смуты распался примерно на 30 государств-преемников; в 1071 году византийцы потерпели поражение от орды турок-сельджуков и окончательно утратили господство над восточной третью своей империи, современной центральной Турцией. Германскую империю после 1077 года тоже охватила смута, в результате которой, в частности, отмежевалась Италия. Англия сохранила единство, но пережила два разорительных завоевания. Французские короли могущественнее не стали, однако Франция выступала ареной борьбы честолюбивых и задиристых сеньоров вроде Гуго де Лузиньяна, и некоторые из них, в особенности нормандцы, в качестве наемников во второй половине XI века сумели отвоевать у предыдущих правителей южную Италию, а к 1100 году – в Первом крестовом походе – даже Палестину. В других частях Европы возникали из ниоткуда новые сильные державы, в частности Венгрия и Кастилия. И в довершение всего, западная Церковь, впервые возглавляемая римскими папами, начинала претендовать на роль независимого нравственного авторитета, соперничающего с традиционной светской властью. Из этих политических перемен, их предпосылок и контекста складывались те социальные изменения, которые нам необходимо рассмотреть. О том, что происходило в Византии, мы поговорим ниже, в главе 9; о Венгрии и Кастилии – в главе 8. Здесь же мы сосредоточимся на развитии бывшей каролингской (или находившейся под каролингским влиянием) Западной Европы – Германии, Италии, Франции, а также Англии, и сперва рассмотрим политическую ситуацию, а затем перейдем к структурным особенностям и в завершение обратимся к переменам в западной Церкви и к норманнам в Средиземноморье.