А вечером в пятницу мы, три дурочки, решившие погадать, до самого вечера проболтались по набережной, вволю поржали и чуть не познакомились с симпатичными ребятами. Почему чуть? Потому что нам не повезло: ребята были симпатичными неформалами с челочками набок, но в тот важный момент, когда мы уже готовы были перейти от хихиканий к называнию своих имен, на площади появились бритоголовые ребята в берцах и с брутальными лицами. Они явно кого-то искали, и неформалов как ветром сдуло – искали, наверное, их. Не жизнь, а сплошное разочарование.

Мы повздыхали, а затем, уже на последних автобусах, в сумерках, разъехались по домам, чтобы встретится только в понедельник, на зачетах.

Вечер пятницы прошел спокойно, размеренно и как-то удивительно. Нет, ничего не произошло, по крайней мере внешне все оставалось так же, как и было, но вот внутри меня что-то изменилось. Кажется, эти изменения начались уже давно, еще тогда, когда мы познакомились с Денисом, но именно в этот вечер эти изменения окончательно оформились, и я смогла понять их.

В какой-то степени это был поворотный для меня момент.

Я долго лежала в постели и много думала о том, что сейчас происходит со мной. Услужливые мысли-головастики торжественно поклонились мне и открыли занавес театра памяти, в котором я отчетливо увидела себя, первокурсницу, торчащую в этом же окошке и глядящую на белоснежные новогодние сугробы, освещаемые вспышками многочисленных праздничных фейерверков и салютов. Только что отбили куранты положенные двенадцать раз, и мне приспичило высунуть голову на холод, так, что на волосы стал падать легкий снежок.

– Я не знаю, любит ли он меня или нет, но пусть у него все будет хорошо, – улыбаясь, прошептала я в тот раз, и мои слова, превратившись в пар, растворились в морозе. – Ладно? Никит, пусть у тебя все будет так, как ты захочешь. Эй, воздух, донеси эти слова до Кларского Ника. Пусть знает и обратит на меня внимание! – и улыбнулась, потому что именно в этот момент во дворе компания молодчиков, бесшабашных и пьяных, запустила в воздух пару ракетниц, одна из которых чудом не залетела в гостеприимно распахнутое окно нашей соседки тети Веры. Ох ну и орала же она… как будто бы ей это ракетницей по мозгам настучали! А я и Федька, слушая препирательства соседки с молодчиками, загибались от смеха около окошка.

Снег все падал и падал, и я была уверена, что он вместе с прохладным воздухом донесет до глупого Кларского мои слова.

Я ни разу не плакала из-за того, что моя любовь была безответной. Потому что я никогда не считала это несчастьем и горем. Безответная любовь – тоже любовь. Никому не стоит рыдать из-за любви. Из-за нее можно только радоваться и смеяться. Честно!

Морозный новогодний пар стал олицетворением начала моих чувств, по-детски наивных и немного нелепых, но все же приятных.

Вырвавшись из теплого плена воспоминаний, я рывком встала с постели и подошла к окну, бросив взгляд на часы, – большая и маленькая стрелки только что пересекли отметку цифры двенадцать. Мне казалось, что в комнате душно, и ужасно хотелось вдохнуть свежий воздух, поэтому я рывком распахнула окно настежь и полной грудью вобрала ночной воздух, пропитанный слабым, но все же чувствующимся ароматом цветущих у нас во дворе яблонь. А после вдруг улыбнулась, глядя на спокойное темно-синее небо. Звезд было видно мало, да и полумесяц прятался за кучкой ночных клубочков-облаков, зато высь рассекал самолет, и я засмотрелась на него, провожая взглядом до тех пор, пока он не скрылся за крышами домов.

Забравшись на подоконник с подушкой в руках, я прижала ее к себе. Опять мне вспомнился Никита – в моем воображении он стоял прямо передо мной: спокойный, уверенный в себе, добрый и смелый. Я вообще часто думала о нем, а этим вечером поймала себя на странной мысли.

На самом деле, хоть я и была влюблена в Ника целых три года, я, кажется, так и не узнала точно, что он за человек. Быть может, я люблю вовсе и не его, а тот самый образ в голове, который придумала сама? Сама придумала, сама наделила определенными чертами характера, сама же назначила идеалом. Если это так, то, кажется, я не на верном пути.

Я еще крепче прижала к себе подушку. Что бы ни было у меня в будущем, я всегда с благодарностью буду вспоминать свою первую любовь, оставшуюся позади, и то, что я чувствовала, глядя на Никиту, все долгие, но веселые три года. Буду помнить все: то, как боялась пойти к нему и заговорить с ним, и то, как мечтала о нем, и то, как фотографировала его, прячась и хмелея от собственной смелости, и то, как мысленно разговаривала с ним перед сном.

С этими мыслями я погрузилась в царство Морфея, а через полчаса с воплем упала с подоконника на пол, перепугав мирно спящего рядом со мной котэ и брата, смотрящего в зале телевизор.

Звук новых сообщений от моих «доброжелателей» я даже и не слышала, а утром просто удалила, решив, что еще раз – и пусть с этими тупыми брюквами действительно разговаривает Смерчинский!

А потом мне опять снился пожар.

На следующий день, в субботу, вместо того чтобы готовиться к двум зачетам, я поплелась на внеочередную встречу со Смерчем. Выполнять миссию по избавлению Князя от Никиты.

– Ты куда, голубушка? – спросила мама, видя, как я собираюсь. – Не ты ли мне клятвенно обещала, что будешь к зачетам готовиться все выходные?

– Мам, я в библиотеку, – бодро соврала я ей. – Там книга нужная по архитектуре есть…

– Что ж, иди. И не задерживайся, – нечего было возразить ей. А вот Федька (чтоб он неладен был, этот Федька!) на весь дом весело закричал:

– Мама, Манька опять врет! Наверное, к своему мотоциклисту на свидание полетела! Видала, она губы блеском мазала!

– И что? – вызверилась я. – И что?!

– Прихорашиваешься, – вынес вердикт братец. – Перед мотоциклистом. Папа-то его видел, а мы нет. Покажи нам своего мальчика, не прячь. Не обидим твоего малыша!

И снова Федька захохотал, противно и издевательски, так, как умеют это делать только братья. И это называется взрослый человек.

– Это ты прихорашиваешься, – прорычала я, напугав маму. – А у меня просто губы сохнут! Я их обветрила. Какой же глупый у меня родственник.

– Как ты можешь так говорить со старшим братом! – тут же решила в который раз успокоить меня мама. – Маша, если я еще раз услышу такие слова…

– Он меня все время провоцирует. У него мозг на голову сдвинутый, – пожаловалась ей я, крепко затягивая шнурки на летних кедах, доходящих мне едва ли не до середины икры. Эти черно-серо-белые кеды с полосками и узорами я купила сегодня утром – мама расщедрилась, наконец поняв, что я не сдамся и не стану носить ужасные неудобные босоножки.

– Эй, как мозг может быть сдвинут на голову? – весело осведомился Федор.

– Спроси это у своего мозга. Он тебе скажет, как это может быть, – отозвалась я и, вылетев за дверь и громко ею хлопнув, понеслась по лестнице, потому что опять сильно опаздывала. Смерчинский рехнется меня ждать.