В День Ясеня он уже твердо стоял на ногах, а в День Сосны перебрался через трясину, сопровождаемый своими одиссарцами и проводниками-арахака. Чали не пошла с ним, словно предчувствуя, что мир, в который возвращается Дженнак, ей не принадлежит, и сам он, сделавшись частицей того мира, что открывался за лесами и болотами, станет для нее чужим, уже не раненым воином, нуждавшимся в ласке и исцелении, а могущественным вождем, сахемом, увенчанным белыми перьями власти. И это было правильно; у каждого дерева - своя тень, у каждого человека - своя судьба.

Вечером, расположившись в беседке ренигского владыки, Дженнак отдыхал и любовался великой рекой, неудержимо и плавно стремившейся к океану и отражавшей в водах своих небеса, тонкий серп месяца и звезды, сиявшие пятью божественными цветами. Шестым и последним был черный цвет, оттенок Коатля - занавес, спустившийся над миром, расшитый блестками алого, желтого, белого, зеленого и голубого. Покой и тихая радость снизошли к Дженнаку; он парил между небом и землей, плыл не во сне, а наяву, будто видения его вдруг стали реальными, а сам он обратился то ли в сокола, то ли в розового лизирского лебедя, то ли в летящий по ветру листок. Прежде в такие мгновенья он предпочитал оставаться один, но, как выяснилось с недавних пор, сказитель Амад мог составить неплохую компанию. Ему было известно, когда следует помолчать, а когда раскрыть рот; и сказанное им не нарушало покоя, царившего в сердце Дженнака.

В этот вечер Амад говорил.

– Я видел многие племена, - произнес он, - и встречались мне люди столь удивительные и непохожие друг на друга, как ночь не похожа на день, пески не похожи на горы, мохнатый верблюд - на благородного скакуна… А переплыв Бескрайние Воды вместе с тобой, светлый господин, я узрел иных людей, не таких, как пришедшие из Одиссара. Казалось мне раньше, что за морем, в родных твоих землях, все одинаковы, все смуглы и высоки, широкоплечи и темноволосы; увидев же ренигов и арахака, понял я, что и в Закатной Стране есть множество людей всякого обличья, и одни подобны дню, другие - ночи, третьи - пескам, горам или верблюдам, иные же - скакунам… И есть среди них кобылица с черной шелковой гривой, с золотыми копытами и глазами, как изумруд…

– О ком ты? - спросил Дженнак.

– Ты знаешь, о ком, мой господин, - вздохнув, потупился сказитель.

– Ибера прекрасная страна, и владычица ее прекрасна. Отчего ж ты не остался с ней?

– С ней я остаться не мог, - ответил Амад, - я бы остался при ней, а это большая разница, мой повелитель. При ней, а не с ней! Ибо, как говорят в твоем Одиссаре, не стоит койоту лязгать зубами на луну. Не ведаю, красив ли зверь койот и могуч ли, но до луны ему не дотянуться.

– Ты не койот. Койот похож на лизирского шакала, и так же жаден, неопрятен и труслив. А ты - птица, не зверь! Птица с крыльями и серебряным голосом! Такие парят в небесах, и луна им ближе земли.

– Пусть птица, - Амад грустно кивнул, - но птица певчая. А женскому сердцу дорог не соловей, но сокол. И о том тебе известно, мой господин. - Он всплеснул руками, будто стряхивая с них печаль, и вымолвил: - Но мы говорили о людях, о различиях меж племенами и народами, коим нет числа. Хочешь послушать, что стало тому причиной?

– Хочу. Это будет история или сказание? Правда, в которую веришь ты, или придуманное кем-то для удовольствия и назидания?

Амад задумчиво нахмурился и потер свой крючковатый нос.

– Раньше я назвал бы это историей, так как собираюсь поведать о делах богов, а все связанное с ними представлялось мне истиной. Но за время странствий повидал я многие народы и узнал многих богов, жестоких, как демоны Нефати, или милостивых, как светлый Арсолан и хитроумный Одисс, твой прародитель. И от того вера в богов моей земли поколебалась, и не знаю я теперь, правдивы ли рассказы о них или ложны. И стоит ли спорить об этом?

– Не стоит, - согласился Дженнак. - Кино Раа запретили порочить чужую веру и доказывать, что все иные боги - ядовитый дым, от которого кружится голова. Так что поведанное тобой я буду считать истинным.

– Кино Раа мудры… пожалуй, мудрее Митраэля… - усмехнулся Амад. - Ты ведь помнишь, как ходил он по землям и водам, превращая камни в людей, в деревья и животных? И люди были все одинаковы, и повелел им Митраэль жить дарами своего божественного посева, собирать плоды и злаки, растущие в лесах и лугах, охотиться на всякого зверя и ловить рыбу. А потом Светозарный прилег отдохнуть, ибо утомился от своих трудов по устройству мира и был уверен, что все в нем теперь хорошо, и что волю его не нарушит ни человек, ни птица, ни дикий зверь. Так и случилось: люди жили охотой и сбором плодов, и не было среди них ни первого, ни последнего, ни богача, ни бедняка, ни раба, ни господина.

Но тут явился к людям черный Ахраэль, Отец Зла, и начал соблазнять их. Взгляните, - говорил он, - все вы одинаковы, но одни живут в степях, а другие в лесу, или среди гор, или на морских островах, в месте холодном или теплом, у быстрых или стоячих вод, среди льда либо камней, под жарким солнцем или дождливым небом, где солнце и звезды скрыты тучами. И от того всякое племя должно жить на особицу, и владеть своими угодьями и своим тайным искусством.

Что такое тайна? - спросили люди у Ахраэля, и он ответил: - То, что известно одним, и неизвестно другим. А как узнать тайное? - спросили вновь, и темный бог ответил: - Я вас научу. И будет у вас тайн столько, сколько волос на голове, и разделят вас тайны сильней, чем пустыня и горы.

Понравилось это людям, и преклонились они к словам Ахраэля; а он, как было обещано, начал учить их, но всех разному. Одних - сколачивать лодки и плоты, других - рыть землю, третьих - добывать металл, четвертых - прясть и ткать, пятых - плести ловчие сети, а шестых - строить из камня, или охотиться с луком и стрелами, или дубить шкуры, или лепить из глины горшки. И так каждое племя овладело своим искусством, и появились в нем первые и последние, лучшие и худшие; и все племена сделались различны, и у каждого была теперь своя тайна. Тайну свою берегли и ревновали к ней, но еще старались дознаться чужого секрета, ибо первым хотелось стать сильными не только в народе своем, но среди прочих племен; и тогда вновь явился людям Ахраэль и научил их воевать. Из этого умения он тайны не делал и одарил им всех с такой щедростью, что люди тут же принялись мастерить оружие и драться друг с другом. Ахраэль же поглядывал на них и хохотал, ликуя и забавляясь.

Шум сражений пробудил светозарного Митраэля. Раскрыл он глаза, обозрел землю и страшно разгневался; так разгневался, что начал пухнуть и раздуваться и заполнять телом своим всю вселенную. И мог он даже лопнуть от гнева и уничтожить мир, но одумался и произнес заклятье, чтобы вместе с тем заклятьем излился гнев на грешников, нарушивших волю его и заветы. Сказал же он так: раз сделались вы различными меж собой, так различными и будьте! Пусть станут одни белыми, а другие черными, а третьи желтыми или красными, волосатыми или безволосыми, высокими и низкими, тощими и тучными; и пусть всякое племя примет свой облик и получит свою речь, и возненавидит тех, кто выглядит иначе, и говорит по-другому, и живет иным обычаем, и приносит жертвы на свой манер. И пусть будут средь вас господа и слуги, вольные и рабы, богатые и нищие; одним я велю пасти стада, а другим отнимать их, одним строить, а другим разрушать, одним тянуть руку за милостыней, а другим обрубать ее топором.