Поселение кочевников тоже строилось на страхе. С правобережных гор брала истоки река Медведица, впадавшая в Дон. Во-он откуда страх шел! Там издревле жили русичи, у которых мечи и сабли были покрепче. Грабить купцов грабь, но сам все время смотри на правый берег. Волгу переходить кочевники боялись. Но со взятием Казани и Астрахани в этих местах, как и по всей Волге, мало-помалу стал устанавливаться мир. Кочевники были неглупы – смекнули, что с правобережными соседями лучше дружить и торговать, чем степной бог послал. А посылал он немало: дешевое мясо, шкуры для солдатских сапог и отменную низовую рыбу для денежных людей. В обмен на хлеб, до которого и кочевники стали охочи.

Так вот и перебрался Сар-Атов с левого берега на правый.

А с мудрого ока матушки-Екатерины Сар-Атов и вообще стал приобретать некое обличие города и получил на русский манер название: Саратов. Земли на правом берегу оказались плодороднейшие, черноземные. А немцы, которых туда поселила Екатерина II, были люди трудолюбивые; они быстро оценили, что на тех черноземах любой прут в оглоблю вырастает.

И еще один род людской хорошо прижился: раскольники. Вначале, после крутых реформ Никона, они бросились было в леса дремучие, на Ветлугу, в верховья Камы и Белой, но как поутихли гонения, с северных волжских притоков уплыли в более благодатные места. Оказались хорошими ремесленниками да и людьми грамотными.

Даже французы оставили здесь след. Как навоевались со своим Наполеоном, их и сослали сюда от греха подальше. В Архангельск или в Сибирь отсылать было негуманно – хоть и пленные, а к теплу привычные. Пускай обустраивают новый губернский город, который стал таковым в 1797 году. Конечно, поначалу французы равняли улицы, засыпали овраги, строили плотины, насаждали сады, а потом, как водится, переженились с русскими красавицами и нашли свое извечное призвание: подались в гувернеры, учителя и в переводчики.

Так вот и сошлись воедино: кочевники-магометане, русские православные переселенцы, русские раскольники, немцы-протестанты, католики-французы да и пришлый люд. В том числе – укрывшиеся здесь смутьяны Стеньки Разина, Булавина и Пугачева. Истинно, мир дому сему!

К тому времени, как в Саратове объявился губернатор Петр Аркадьевич Столыпин – ого-го какой был город! Одних каменных храмов около шести десятков. Четыре десятка паровых мельниц да маслобоен. А главное – ходило вверх и вниз до восьми сотен пароходов! Вся хлебная торговля шла через Саратов. А хлеб – он всему голова.

Отсюда и остальное…

…шесть банков…

…девять газет и журналов…

…десять типографий…

Столыпина встречал на перроне саратовского вокзала… все тот же Столыпин! Ну, может, годком-другим помоложе.

Фамилия так расползлась по свету, что куда ни кинь – обязательно попадешь в родича.

У покойного отца был жив еще брат Дмитрий Дмитриевич – младше старшего аж на двадцать пять лет; старику и шестидесяти не было. Стало быть, и сын не велик годами; но поскольку родился очень рано – приходился почти ровесником Петру Аркадьевичу.

– Ну, здравствуй, здравствуй, губернатор! С приездом тебя, Петр Аркадьевич.

– Здравствуй и ты, саратовский помещик! Тоже рад тебя видеть, Алексей Дмитриевич. Никому не разболтал о моем приезде?

– Как договорились, без делегаций. Просто Петр Аркадьевич, известнейший помещик. Прибыл по делам семейным.

Они обнялись истинно по-братски запросто. Без свидетелей и всяких там делегаций.

Не хотелось новому губернатору чиновничьих, торжественных встреч. Чего доброго, оркестр пожарной команды привели бы на перрон!

– Конечно, лучше бы прямо ко мне в именьишко, да ведь не поедешь?

– Не поеду, Алексей Дмитриевич. Уж не обессудь. Как-нибудь… поближе к весне. Сейчас надо принять губернию, жилье устраивать. Прежний губернаторский дом мал для моей оравы. Бывал я там когда-то, помню. Просторный домишко для меня приискал?

– Опять же – как договорились. Тут княгинюшка-вдовица вынуждена жить скромнее, для себя жилье уже подыскала, вовсю идет отделка твоего дворца. Иль пока вместе поживете? Не стара еще княгинюшка, право, хоть куда!

– Ладно, Алексей Дмитриевич, братец разлюбезный. Пошутили, и хватит. Вези меня куда ни есть. А то кто-нибудь из соглядатаев узнает. Все-таки бывал я в Саратове. Иль сильно изменился?

– Да ты, братец Петр Аркадьевич, еще хоть куда!

– Все хоть куда… хоть туда! Поехали.

– Но у тебя только один человек?..

– Ничего, он справится. Для багажа и необходимой услуги и людей, и лошадей найдет.

Саратовский братец покачал головой. Слишком легко, если не сказать легкомысленно, прикатил губернатор. Но спорить не стал. Да и невдомек ему было, что этот единый сопроводитель десятерых стоил. Скромно и тихо, в цивильном сюртуке, ехал не кто иной, как Недреманное око. Пришлось забрать из Гродно лучшего служаку. В отличие от других полицейских, у него был немалый артистический дар – перевоплощаться в кого угодно. Сейчас – просто управитель при барине. Багажные баулы выгружались по его взгляду, и как бы сами собой подкатили отличнейшие извозчичьи сани. Оставалось прикрикнуть на братца:

– Чего стоим?

– Да вот любуюсь – как все ловко! Если бы у меня были такие слуги…

– Дорого, братец, дорого стоят. Едем, что ли?

– Едем! – вдруг почувствовал себя братец саратовским вельможей, расстегнул бобровую шубу, бросил в переднее оконце кучеру: – Кнут потерял, растяпа? Так я покажу!..

Показывать не пришлось. Карета, по здешнему малоснежью не снятая с колес, рванула так, что правым крылом сшибла зазевавшуюся на выезде бабу, а левым прибила к стене вокзала городового.

– Лихо! – попенял губернатор.

– Тише не ездим, – остался доволен замечанием саратовский вельможа. – «Были когда-то и мы рысаками, и кучеров мы держали лихих!..»

– Н-да, знавал я нашего несчастного романсеро, знавал… царство ему небесное. Но чего ж?.. Мертвым – поминальные песнопенья, а живым – не грешно и рюмочку за встречу?

– Да я еще раньше распорядился, чтоб провизию привезли в твою здешнюю обитель.

Карета была зимняя, закрытая. Не то чтобы Петр Аркадьевич устраивал великое инкогнито, но просто ему хотелось перед докладом министру денек-другой отдохнуть да и в городе без сопроводителей осмотреться. Следовало вспомнить забытое. Они, Столыпины, здесь не чужие; были и предводители дворянства в прошлые времена, был и губернатор. Владели не только поместьями – и домами зимними, как водится. Да ведь все обветшало, как и сами дома, покрылось пылью времени; эту пыль никакой слуга не вытрясет, сам палкой выбивай.

Вспоминай, вспоминай!

При реке Алае вширь раскинулось село Столыпино – нынешняя вотчина брата Алексея Дмитриевича, – а при нем, как хвастался братец, есть знатный помещичий хутор, где и хозяйствует везущий его в карете помещик. Хутор – это только по-южному так называется, а вообще-то помещичья усадьба с прекрасно устроенным домом, со службами и слугами. Не крепостные времена, но здешние помещики и сейчас напоминают екатерининских вельмож. Помнил их Петр Аркадьевич по прежним своим наездам. Так, в снегу, в пыли и в криках «Пади!» подкатили к особняку, который называли не иначе как дворцом. Поменьше, попровинциальнее дворца короля Понятовского, но тоже ничего.