Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возвратившись в мастерскую, я сел. Я был совершенно спокоен.
Послышался звук, словно что-то взбиралось на причал, двигаясь с трудом, тяжеловесно, а вслед за тем — шаги. Внезапно предо мною вырос он. От одежды его шел пар; я заметил, что она до странности быстро высыхала у меня на глазах. Он обладал неким поразительным внутренним теплом.
Подавив внезапно охватившее меня неимоверное желание убежать от него, я остался сидеть.
— Вы меня разыскали, — произнес я.
Он взглянул на меня с выражением крайне пытливым. Глаза его сверкали, словно в глубине их горела свеча или лампа. Тогда-то я понял, что в глазах этих кроется глубочайший ум. Затем он склонил голову.
— Все материальное отбрасывает тень, — был его ответ.
Я был удивлен — нет, совершенно поражен — чистотой и отчетливостью его дикции. Казалось, я разговариваю не с дьяволом, но с ангелом.
— Что вы натворили? — спросил я его.
— Я? Ничего. Что натворили вы? Способны ли вы смотреть на меня без слез?
Словно под воздействием обуревавших его чувств, он повернулся и вышел на причал, однако через мгновение возвратился и снова встал передо мной. Теперь я внимательно осмотрел его. Каким-то образом ему удалось раздобыть брюки и рубашку, а также крепкие кожаные сапоги, доходившие ему до икр. На нем по-прежнему был черный плащ, который он взял у меня в ночь своего сотворения, шляпу же он забыл или потерял. Длинные желтые волосы, разделенные на макушке, доходили ему до плеч и придавали ему вид неестественно древний. Кожа его, изборожденная морщинами и складками, выглядела все столь же безобразной.
— Зачем вы ее убили? — спросил я его.
— Я хотел, чтобы вы обратили на меня свой взор.
— Что?!
— Я хотел, чтобы вы думали обо мне. Хотел пробудить в вас участие к моей судьбе.
— И для этого вы убили Гарриет?
— Я знал, что тогда вы не сможете отмахнуться от меня. Пренебречь мною.
— Разве у вас нет совести?
— Мне приходилось слышать это слово. — Он улыбнулся — вернее говоря, в лице его мелькнуло нечто, принятое мною за улыбку. — Мне приходилось слышать множество слов, для которых здесь, — он постучал себя по груди, — я не нахожу никаких чувств. Но ведь вы, сэр, способны это понять?
— Вещей, напрочь лишенных морали, в корне злонамеренных, я не понимаю.
— Неужто и малейшего представления о них у вас не имеется? Не хотите же вы сказать, что плохо знаете меня?
Тут я осознал, что голос его был голосом юноши — того юноши, каким он некогда был, — и что источник моего ужаса таился в несоответствии сладкозвучных речей искаженному облику существа.
— Надеюсь, память вам не изменила?
— Я молю Бога о том, чтобы это произошло.
— Бога? И это слово мне приходилось слышать. Стало быть, вы мой Бог?
Должно быть, на лице моем отразилось презрение или отвращение, ибо он издал жалобный вой — совершенно не в той манере, в какой мы беседовали. Одним внезапным движением он поднял лежавший на полу огромный дубовый стол, не избежавший повреждений, и поставил его на ножки.
— Но это вы помните? Ведь это моя колыбель. В ней меня качали. Или же вы предпочитаете делать вид, будто меня породила река? — Он сделал шаг ко мне. — Вы были первым, что увидел я на этой земле. Стоит ли удивляться, что ваша фигура представляется мне более сущею, нежели все прочие твари земные?
Я отвернулся, испытывая отвращение к себе за то, что создал это существо. Он, однако же, понял мое движение по-своему. Проявив невиданное проворство, одним прыжком он оказался передо мной.
— Вы не можете меня покинуть. Вы не можете заткнуть мне рот, какую бы неприязнь ни вызывали у вас мои слова. На дне ли морском, в горных ли недрах — мой голос настигнет вас повсюду. — Он помолчал. — Я не лишен разума. Вероятно, вы позаботились и об этом?
— Я уповал на то, — сказал я, охваченный печалью и душевною слабостью, — что вы будете естественным человеческим созданием.
— Ну вот. Тут-то вы и попались. Вы подтвердили то, что я давно обнаружил. Вы в ответе за мое существование — это и вправду так.
Я склонил голову, но молчания моего было недостаточно, чтобы его убедить.
— Разве просил я меня ваять? Разве требовал вывести из тьмы?
Я не мог заставить себя взглянуть на него.
— Слышите ли вы порывы холодного ветра? Мне они — что сладкий шепот, тихая колыбельная.
Когда я взглянул на него, он стоял на полу на коленях, весь — униженное отчаяние; если я когда-либо и чувствовал к нему жалость, это было в тот миг. Вновь проявивши некую сверхъестественную способность читать мои мысли, он обернулся и некоторое время неотрывно смотрел на меня.
— Вам жаль меня, — произнес он, — но я — я буду жалеть вас.
— К чему мне ваша жалость?
— К чему? Вы повинны в моих несчастиях. Я не искал жизни, не создавал себя. Ты еси муж, сотворивый сие!
С этими словами он указал на меня — дрожащий перст его словно целил мне в сердце. Не выдержавши его жгучего взгляда, я опять склонил голову и заплакал.
— Плачьте же, — сказал он. — Теперь и после.
Не знаю, долго ли просидели мы вместе молча.
Компанию нам составляли шум ветра да легкий смех реки, и ничего более. Наконец он поднялся и направился к двери, выходившей на Темзу.
— Полюбуйтесь, — произнес он, — крысы и те бегут при моем приближении. Страх, что вызываю я в этих созданиях, был первым свидетельством моего существования, когда я покинул это место в ночь своего рождения, холодную и бурную. Я расскажу вам одну историю, сэр. Вам должно знать о делах рук своих.
— Ощущение мое было таково, будто я вышел из темноты, однако природы темноты этой я не понимал. Вслед за тем последовали свет и тепло, неописуемый уют и наслаждение — я словно парил в некоей роскошной среде. Полагаю, именно тогда я издал свои первые звуки.
— Вы пели.
— Стало быть, то было пение? Звуки исходили из моего нутра, словно все фибры существа моего впервые изливались наружу гармоничным потоком. Я пребывал в состоянии сильнейшего возбуждения. Здесь. — Он коснулся своих гениталий, не выказывая ни стыда, ни смущения. — Затем я увидел вас. Полагаю, я сразу понял, что вы — мой автор, что вы перенесли в мое тело жизнь. Однако чувства благодарности я не испытывал — одно лишь любопытство: каким дыханием, каким движением вы меня наделили? В тот момент во всем мире не было для меня чуда большего, нежели мое собственное существование — и со всем тем я не понимал, что значит существовать! Вы, полагаю, обратились ко мне с какими-то словами — то было некое проклятие, некий запрет; мне же казалось, будто незнакомый голос ваш происходит из той тьмы, откуда я недавно выбрался. Он был трагичным и глухим, словно эхо. Я отвернулся от вас. То был не страх. Поверьте мне, страх мне почти неведом. То было благоговение. За пределами этой комнаты я увидел огромную реку и мир. Я почувствовал, что впереди — океан. Я почувствовал жизнь.