Концовка была сыровата, да и цитаты из Боборыкина не лучшие, в тексте были места и посочнее, но времени их искать уже не было. Редактору, который завис в системе координат позапрошлого века, должно было понравиться. У него как раз был период западничества с легким налетом славянофилии (именно так, потому что профессиональные друзья «братушек» – это тяжелобольные люди, от которых надо держаться подальше). В формат попадает – окончательно решил, перечитав еще раз весь текст, и поставил точку. «Ундервуд» в последний раз звонко клацнул и замолчал.

За воротами раздался протяжный сигнал. Самое время. Любиша подъехал. Выхожу за ворота

– Е моj драги рус, где сад идем? – Он распахивает дверцу, перегнувшись с водительского сиденья.

– У Петроварадин, приjaтелjу моj, – отвечаю, устраиваясь поудобнее на пассажирском месте.

Любиша резко стартовал с места. Вообще, стиль вождения в Сербии более жесткий, агрессивный, но это, на удивление, никак не влияет на вежливость водителей. Доехали до конца Патриарха Райачича, поднялись на холм, у памятника сражению 1848 года с венграми свернули налево, проскочили последние дома и выехали на стари аутопут-бетонку Нови-Сад – Белград, построенную немцами весной 1941 года для переброски танковых дивизий в сторону Греции. На заборе крайнего дома заметил размашистое свежее граффити «Црна Рука Србиja». Сто лет прошло, а мракобесие все еще живет в головах – многие до сих пор считают Гаврилу Принципа героем, а ведь он начал Первую мировую. Вспомнил граффити в Белграде, недалеко от вокзала – в Ольстере такие называют mural. Лик Принципа и надпись: «Наши тени будут летать по дворцу – пугать господ» – этот mural я взял на обложку книги о начале Первой мировой.

Любиша лихо затормозил прямо у ворот крепости: «Стигли смо!» Глянул на часы, сегодня он побил свой рекорд – всего восемь минут. Я приехал на две минуты раньше. Столик на самом краю крепостной стены. Далеко внизу быстрый Дунай, когда-то римский Дануб. Крепость построена австрийцами в XVIII веке на турецком берегу, чтобы контролировать мост и иметь возможность в любой момент переправиться к османам. За рекой раскинулся Нови-Сад.

– Тимофей, что привело вас в наши выселки из блестящей столицы? – Тимофей на несколько лет старше, закончил истфак МГУ и перебрался в Сербию, где работал в институте новейшей истории.

– Наши соотечественники из НИСа[11]. После обеда презентуем проект по наследию российской эмиграции. Надеемся на грант от Шевченко.

Тимофей вытащил из сумки пухлую стопку листов, быстро пролистал и выудил откуда-то из середины страницу с симпатично оформленной цитатой, напечатанной изысканным шрифтом.

– Вот, глянь. – Он аккуратно располагает бумагу на столе у меня перед глазами. – Особенно надеемся на пристрастие их московского руководства к разного рода корням и традициям…

Склоняюсь над текстом и читаю:

«Императорское правительство выплачивало премию русским поставщикам керосина для того, чтобы они могли успешно конкурировать в Сербии с румынами и американцами, предлагавшими более низкие ставки. Сербия привыкла к русскому керосину, который ввозился в полезных для домашнего обихода крестьян жестяных бидонах, и народ ценил эту связь с нами, говоря, что «свет идет из России».

Поднимаю голову:

– Ясно, ясно. – Подзываю официанта. – Откуда цитата? Действительно находка для департамента PR и GR. «Горький лист» не помешает презентации?

– Ну конечно же не помешает. – Тимофей широко улыбается. – А про источник цитаты сейчас расскажу.

– Конобаре, дупли «Горки лист» два пута са ледом и лимуном и две чаше воде. Негазираноj.

Короткий кивок.

Глаза собеседника горят, очевидно, ему не терпится. Делаю приглашающий жест рукой:

– И тема нашей сегодняшней встречи…

– Помнишь странную смерть российского посла Хартвига накануне начала Первой мировой?

Утвердительно киваю, конечно же помню, он умер в австро-венгерском посольстве с чашкой кофе в руках, прочитав их ультиматум Сербии. Официальная версия – разрыв сердца. Но так как на следующий день началась Первая мировая, даже если его смерть и была случайностью, в это никто не поверил. В Петербурге в открытую говорили, что это отравление. Еще любопытнее тот факт, что последняя телеграмма Хартвига в Петербург не сохранилась ни в одном архиве, а по косвенным данным можно предположить, что именно ее содержание подтолкнуло государя к решению начать мобилизацию, в свою очередь вызвавшую мобилизацию в Германии и, как итог, глобальную войну вместо локальной австро-сербской войны.

– А кто после него стал нашим послом?

На секунду задумался.

– Троицкий. Немного болгарофил. Прибыл в Ниш, куда был эвакуирован двор сразу после начала войны.

Искра хитрости видна в глазах собеседника.

– Формально верно, а фактически нет. Несколько месяцев российскую миссию возглавлял и. о. посла Василий Штрандтман. Чудесным образом мы обрели его мемуары, никогда не публиковавшиеся, и сейчас готовим к публикации первый том… – Тут мой собеседник немного замялся. – Но возникла небольшая проблема…

– И тут вам нужен я?

– Твоя книга была принята благосклонно, хотя тебя излишне тянет в беллетристику, а тут может быть докторская…

– Тимофей, ближе к делу. – Как раз подоспел «Горький лист». Напиток, к аромату которого нужно долго привыкать, но потом невозможно отвыкнуть.

Хором гаркнули: «Живели!» Пригубили. Поморщились. Полынь дает такой вкус… К тому же покрывает сознание тончайшей прозрачной пленкой.

– Первый том мы заполучили путем длительных переговоров с одним профессором-славистом из Гарварда, – продолжил оживившийся Тимофей. – У него весь архив Штрандтмана, но как он попал к нему – неизвестно. Вроде бы завещал кто-то из недавно умерших наследников. Но сейчас он пропал, не выходит на связь. А нам нужен второй том. Мало того что там вся история подковерных событий нашей эмиграции – недаром Штран-дтман завещал опубликовать мемуары лишь после своей смерти, что сразу же повышает уровень доверия к ним, но и…

Продолжаю его фразу:

– Но и грант НИСа завязан именно на второй том, да? – Широко улыбаюсь.

– Точно. – Тимофей тоже широко улыбнулся. – Плюс во втором томе, опять же по слухам, и есть та самая телеграмма Хартвига.

Приподнимаю бровь:

– А это еще интереснее. И ваше предложение?

Тимофей пододвигает салфетку к себе и пишет какие-то цифры, потом передает ее мне:

– Доля в гранте, научные публикации и защита докторской к столетию Первой мировой войны. Только докторскую пиши сам, для тебя же не проблема.

Обвел цифру в кружочек.

– Вы очень хотите подружиться с Шевченко. – Видя нетерпение на лице собеседника, намеренно растягиваю слова, изображаю задумчивость. Наконец мне это надоедает. – Конечно же deal. И у меня уже есть идея, с чего начать.