В сопровождении трех детективов я вошел в большое бетонное складское помещение. Другие мужчины уже собирали вещи Джеффа в передней части комнаты. Пожитков было больше, чем я ожидал, и поэтому я долго наблюдал, как они вытаскивали самые крупные предметы: его телевизор, две черные лампы, различные столы и стулья – реквизит, используемый в жизни, прожитой на задворках. Никогда Джефф не казался более потерянным, чем в вещах, которыми он владел.

* * *

В декабре 1992 года еще одна невинная жертва, моя мать, умерла в последнем доме, куда я поселил ее несколько месяцев назад. Она умерла во сне, в покое. Мы с Шари поехали в Милуоки, чтобы договориться о ее похоронах. Два дня спустя мою мать похоронили.

После похорон мы поехали повидаться с Джеффом. Мы позвонили перед тем, как отправиться в дорогу, и поэтому он уже знал о смерти своей бабушки, когда мы приехали. Он рассказал мне, что в ночь ее смерти испытал внезапный прилив тревожности и страха. «Я не знаю, – сказал он, – я просто чувствовал себя напряженным в ту ночь, как будто моя нервная система вот-вот взорвется». Несколько часов спустя, добавил он, это чувство исчезло. На обратном пути из «Колумбии» я испытывал странное чувство завершенности. Одна из величайших ролей в моей жизни – роль послушного сына – закончилась. Теперь я был всего лишь отцом.

* * *

Оказавшись дома, я подошел к багажнику машины, открыл его и достал коробку, которую привез из «Колумбии». Я отнес ее в подвал, откинул крышку и заглянул внутрь. Внутри не было ничего примечательного, ничего особо важного, всякие обычные предметы, которые незнакомые люди присылали Джеффу по причинам, о которых я никогда не узнаю: консервированные или упакованные продукты; одежда и витамины; карандаши, ручки и блокноты для записей; всевозможные распятия и четки; аудиокассеты; мягкие игрушки; конверты с марками, некоторые уже заранее подписаны самому себе, другие нет; книги, как в твердом переплете, так и в мягкой обложке, но обычно религиозные; новостные журналы; журналы о природе; религиозные журналы; несколько выпусков «Ридерз Дайджест» и, конечно, сотни писем, десятки из которых – с иностранными марками.

На мгновение все эти вещи, собранные вместе в этой маленькой коричневой коробке, показались мне ужасно печальными, жалкими и безнадежными, будто протягивающими руку помощи в невозможных жестах сочувствия и утешения. Я принес все эти вещи домой, и когда начал доставать их одну за другой из коробки, то вспомнил случаи, когда я ходил туда, где жил Джефф, собирал его вещи и приносил их домой. Когда он провалился в колледже, я ездил за его вещами. Когда его осудили за растление малолетних, я вернулся в дом своей матери с его вещами. И в конце его судебного процесса, спустя много времени после того, как его заточили в тюрьму, я поехал в подвал Здания безопасности и еще раз забрал все его вещи. Теперь каждый месяц я возвращался к нему в тюрьму, немного общался, затем забирал его вещи и привозил их домой. Ничто, как мне казалось, не было лучшей метафорой жизни в тени проблемного ребенка, чем это мучительное и бесконечное чувство уборки и разгребания вещей.

Но что я мог бы разгрести в своей собственной жизни? Что я мог собрать и убрать, чтобы Джефф до этого не добрался? В ранние годы мы подбираем все, что опасно для наших детей. Мы подбираем шарики, скрепки и канцелярские кнопки, чтобы они не могли их найти и проглотить. Мы убираем подальше ножи, пистолеты, яды и даже пластиковые пакеты. Мы устанавливаем крышки на электрические розетки и покупаем мягкие насадки для всех предметов с острыми краями, которые только можем найти.

Но есть и другие вещи, от которых мы не можем защитить наших детей, и я пришел к убеждению, что среди этого множества других вещей некоторые обладают потенциалом для укоренения в детях глубокого и устрашающего зла. Как ученый, я также задаюсь вопросом, не заложен ли этот потенциал к совершению зла также глубоко в крови, которую некоторые из нас, отцы и матери, могут передать нашим детям при рождении. В дополнение к тому, каким бы ни был мой генетический вклад, насилие и преступность в нашем обществе и в средствах массовой информации оказали большое влияние на моего сына, а также на бесчисленное множество других детей, которые наблюдают глорификацию насилия в кино и по телевидению. Я также верю, что мудрый, опытный и любящий психолог, попадись он Джеффу, мог бы в ранние годы его становления помочь прийти к иному финалу жизни.

Если нам повезло, мы передаем детям свои дары, не только духовные, интеллектуальные и физические дары, но и наш дар любви и сочувствия, наш дар переносить несчастья, поддерживать жизнь и уважать ее.

Но некоторые из нас обречены вместо этого передать проклятие.

Когда я вспоминаю интервью, которое я дал «Инсайд Эдишн» много месяцев назад, я снова слышу вопрос интервьюера: «Вы прощаете своего сына?»

Да, я простил.

Но должен ли он простить меня?

Я не так уж уверен. Я пришел к выводу, что некоторые из навязчивых идей, обуревавших моего сына, возможно, имели свое происхождение во мне, в том, что я мог бы сделать или не сделать с ним. Возможно, только по милости Божьей я или кто-либо другой избежал его участи – возможно, благодаря генетическим способностям или психологическому наследию моих родителей и их родителей. Странные фантазии моей юности, яростные порывы, возникавшие во мне из-за моего подросткового чувства бессилия и неполноценности, которые, возможно, и во взрослом возрасте сдерживали мое выражение любви к сыну, – все это, я полагаю, могло передаться Джеффу от меня.

Для меня ужасные последствия этих многочисленных возможностей очень глубоки и болезненны. И все же после всего, что случилось с моим сыном, после всего горя и опустошения, которые его жизнь принесла другим, я не могу избежать рассмотрения даже самых мрачных из них.

И все же, в отсутствие профессионального исследования, я не могу быть полностью уверен в своих выводах. И хотя, как ученый, я признаю генетику мощной движущей силой в формировании личности человека, я также понимаю, что только половина генетического состава моего сына унаследована от меня; и более того, генетические мутации могут произойти в любое время в любом живом организме, их влияние на более позднем этапе развития человека совершенно непредсказуемо. Я не знаю и никогда не узнаю, насколько наркотики поспособствовали преступлениям Джеффа, будь то его собственный алкоголизм или