Муза, спасибо тебе! Ибо ты утешенье приносишь,

Отдых даешь от тревог, душу приходишь целить…

Он потом и Августу…

На этом имени Вардий запнулся и будто поперхнулся. Выкатил свои и без того выпуклые и круглые глаза и выпятил губы, словно чмокнуть ими собрался.

Но не чмокнул — втянул губы, прищурил глаза, возвращая их в прежние орбиты, выставил вперед правую ручку с кривоватым и оттопыренным указательным пальцем, а левый кулачок прижав к пухлой груди. И торжественно объявил:

— В июне она сама к нему пришла!

Юлия пришла

Гней Эдий резко повернулся и пошел прочь от гельветской деревни в сторону Новиодуна. Охранники наши, те, что сзади, теперь оказались спереди, а авангардные германцы двигались теперь в арьергарде.

Вардий шагал стремительно, я едва за ним поспевал. И он на быстром шагу, слегка задыхаясь, через приблизительно равные промежутки времени произносил сердитые и обрывистые фразы. И сначала повторил:

XI. — В консульство Луция, в июне, она сама к нему пожаловала. — Потом сообщил: — Пришла не на виллу, а в городской дом. Он там редко бывал. То есть выследила и наверняка знала, что он там в одиночестве. — Затем уточнил: — Она приходила вечером. А утром следующего дня Феникс пришел ко мне и начал рассказывать. — Следом за этим Вардий сказал: — Рассказывал очень спокойно и буднично. Так рассказывают о каком-нибудь заурядном событии. Ну, например, каких людей назначили квесторами или эдилами. — Сделав с десяток шагов, Гней Эдий добавил: — Не было в нем ничего от прежнего Феникса. Ни взгляда обугленного. Ни мертвой улыбки. — А еще через десяток шагов Вардий предупредил: — Я тебе сейчас перескажу их беседу. Скорее, монолог Юлии. Но учти: я буду пересказывать со слов Феникса. Так что за подлинность не ручаюсь. Он мог и присочинить. — А потом сам себе возразил: — Хотя с какой стати ему сочинять? Для чего, спрашивается?

Произнеся на быстром движении эти реплики, Гней Эдий остановился, встал почти в позу оратора, то есть, чуть выставил правую ногу, вынес вперед правую руку с раскрытой ладонью, а левой рукой как бы придерживая верхние складки тоги, — на самом деле он был в плаще децемвира. И заговорил, уже не страдая одышкой, с чувством, с различными выражениями на лице…

Боги благие! Я уже тебе и себе наскучил описанием Вардиевых манер. А посему к сути, к сути!

— Войдя в дом Феникса, — начал свой рассказ Вардий, — Юлия, не поздоровавшись с хозяином, но взяв его за руку, направилась в экседру. Там усадила Феникса в кресло, сама села напротив и заговорила, в такт словам хлопая себя ладонями по коленям, вернее, чуть выше колен:

«Сегодня день смерти моего мальчика, маленького Тиберия… Шесть лет уже миновало… Я его так ждала, так надеялась. Я думала, с его рождением в моей жизни всё переменится. Через этого младенца я полюблю мужа. Ливия перестанет меня ненавидеть — ведь я родила ей наследника, который затмит и Гая, и Луция. Август наконец успокоится, увидев, что дочь и жена теперь не соперничают, примиренные этим общим ребенком, сыном и внуком… Но рок и фортуна похитили у меня эту надежду, обрезали ниточку жизни моего маленького мальчика… На небесах — или где там боги живут? — наверно, решили, что от такой ехидны не должно быть державного потомства, что солнечный род Юлия и Августа кощунственно смешивать с темной кровью убогих Клавдиев и злосчастных Неронов… Убили и забрали у меня младенца…

И сразу же после его смерти, — продолжала Юлия, — мой муж, которого я с таким трудом заставила себя полюбить, Тиберий стал меня избегать. Сначала он перестал делить со мной ложе. Затем всё чаще и чаще стал ночевать не дома, а якобы у своих друзей и приятелей. Когда же погиб в Германии его младший брат Друз Клавдий, он вообще покинул меня среди моего материнского горя и уехал в Паннонию… Как будто там без него не могли обойтись?!.. А после бежал от меня в Германию и оттуда отправлял слезные письма Випсании Агриппине, своей бывшей жене, описывая свою тоску по ней, свои страдания со мной, Юлией, развратной и ненавистной… Одно из таких писем, вернее, снятую с него копию, мне показали преданные и оскорбленные за меня люди… Меня, дочь великого Августа, этот выкормыш Ливии, сын подлого бунтовщика и предводителя беглых рабов, пригретый моим великим отцом, этот безродный ублюдок, меня, Юлию, предпочел дочери ростовщика!.. Воистину, как говорится, свинья даже в царском дворце будет искать грязную лужу…

Ну, что ты на меня уставился?! — вдруг весело и, как показалось Фениксу, даже как будто радостно воскликнула Юлия, к нему обращаясь. — Я только что с кладбища. Вели подать вина. Помянем моего крошку!».

Феникс выглянул из экседры и кликнул раба. Тот не отозвался. Через атриум Феникс заглянул в прихожую. Но и там раба не было. Феникс вернулся в экседру и сказал Юлии:

«У меня в городском доме только один раб остался, старый Левон. Он, наверное, отлучился. На нем много обязанностей… Позволь мне, я сам схожу в погреб».

А Юлия вдруг вскочила из кресла да как закричит, с ненавистью глядя на Феникса:

«Или ты думаешь, что это я убила младенца?! И ты — с ними!.. Ему нельзя было дышать соснами среди летней жары, а я его якобы нарочно заставила ими дышать!.. Ты думаешь, из ненависти к Ливии и к ее выродку — лживому, как она, правильному до тошноты, чинному до отвращения?.. Он таким благородным и целомудренным и в постель ко мне направлялся: принимал ванну, долго душился и тщательно брил лицо, раздевавшему его рабу велел аккуратно складывать одежду и, перед тем как начать меня обнимать, нередко сам выходил и проверял, как и куда тот складывает… Вернувшись, сначала молился… А улегшись со мной — нет, не улегшись, а бережно и неторопливо разместив на ложе свое большое, натренированное долгими упражнениями тело, где каждая мышца, как у какого-нибудь циркового атлета, правильно горбилась и скульптурно выпячивалась… Когда долго и унизительно заставляешь себя любить, то, задушив истинные чувства и всю себя изнасиловав, ты, сама о том не догадываясь, накапливаешь в себе ненависть!.. И на кого она выплеснется, разве ты знаешь?.. Что ты на меня смотришь, как на преступницу? Ты тоже так думаешь?!»

«Я… я не думаю…», — тихо отвечал Феникс.

А Юлия закричала:

«Я попросила вина! Где оно?!»

Феникс вышел из экседры и сам пошел к погреб.

Гней Эдий тоже пошел по тропинке в сторону города. И опять шел весьма быстро. И уже не через десять, а через тридцать шагов произносил короткие одышливые фразы. Фразы были такими:

— Повторяю, Феникс очень спокойно рассказывал… Я следил — ни малейших признаков волнения… Он себя не сдерживал… Ему был совершенно безразлично то, о чем он рассказывал… Он ни разу не назвал ее «Госпожой». Юлией. И только Юлией…

Тут Вардий остановился, развернулся ко мне и снова принял позу оратора.

— Когда с кувшином вина Феникс вернулся из погреба, Юлия из экседры исчезла. Феникс обнаружил ее у себя в спальне, на другой стороне атрия. Она сидела на ложе, откинувшись назад и опершись на обе руки.