— И что? — напряженно спросил Борька.

— Да то! Сорвался с моста вместе с любовницей. Пьяный. Нас всех подставил. Теперь из-за него отдуваемся. Еще кровью придется умыться.

— А что хоть произошло-то?

Матвей зыркнул по сторонам и наклонился над столом.

— Наехали на нас. Круто наехали.

Кожа на скулах у него натянулась, а глаза в этот момент были бешеные.

— Кто наехал?

— Блатные. Урки. Сначала доли требовали, а теперь все взять хотят. Вместе с жизнями, похоже. А пока решили поиздеваться. Козлы! Прессуют. На психику давят.

Официант подлетел к ним и принялся шустро расставлять на столе тарелки.

— Еще что-то хотите? — спросил он. — Есть отличный коньяк.

— Если есть водка прохладная, дай нам грамм по сто пятьдесят. Под горячее хорошо пойдет, — сказал Матвей, беря вилку и подцепляя кусочек лососины. Официант убрался, и он продолжил: — В общем так, Боря. Сегодня переночуй в гостинице. Да и я с тобой тоже ночку проведу. Завтра снимай квартиру и собирай группу. Троих на первый случай хватит. Я тебе дам телефон. Завтра вечером, когда закончишь с жильем, позвонишь. Обеспечу вас стволами. Мы им покажем, где раки зимуют и как они на кладбище ползают. Раком.

Муха болел. Опять ломило грудь и донимал кашель. Он наглотался таблеток и приложил к груди грелку с горячей водой. Вроде отпустило. Хотелось забраться под одеяло и заснуть, а перед этим тяпнуть полстакана водки — и для согрева, и как снотворное. Врачи вообще рекомендуют спиртное. Не ужираться, конечно, каждый день, а так, понемногу. Он сам читал в журнале «Здоровье». Там прямо так и написано: до ста граммов в день. Профессор какой-то написал. Теперь Муха часто читал такие статьи. Не про водку, а про болезни. Пятьдесят три — это возраст. По осени какая-то деваха уступила ему место в автобусе, когда он ехал в поликлинику. Совсем за старика приняла. Ну и то сказать — жизнь у него была не сахар. Пять ходок, в общей сложности двадцать четыре года у хозяина гостевал. Мордовия, Чувашия, Казахстан, Вологда… Сразу всего и не упомнишь. И замерзал, и от голода загибался, и бит был неоднократно. Раза два думал, что все уже, оттоптал землю. Но нет, жив пока. Многие из тех, кто рассчитывал побывать на его похоронах, сами лежат в земле. Мишка Жгут, например. В семьдесят шестом наладился зеленую тропить. Как раз по весне дело было. Снег уже почти сошел, а мошки еще нет. В лесу красота. Листочки зеленые, птицы чирикают. Взял с собой Мишка двоих. Один коровой шел, ходячими консервами. Вторым должен был с ним как раз Муха идти. Молодой тогда был, горячий. Где-то не сдержался и попал в БУР (барак усиленного режима). Мишка ждать не захотел. Ну, понять его можно. Самый сезон. Через две недели в тайге не вздохнуть — мошка с ума сведет. А тогда обидно было, что дружок его не дождался. Ну и рванул Мишка. Да по глупости сунул конвойному пику под ребро. С автоматом ему поиграться захотелось, что ли? С оружием-то в лесу, конечно, спокойнее. Да и маршрут был неблизкий. Только одного Мишка не учел: разозлились на него краснопогонники. Сильно разозлились. И через семь дней покрошили всех троих из автоматов, после чего привезли в зону на вертолете — показывать. Это чтобы другим неповадно было.

Или Луховицкий. Был такой опер в Москве. Два раза брал Муху. А уж допрашивал — без счета! Все говорил, что, мол, сгниешь ты на зоне, гражданин вор Мухин. Вроде как подписывался это обеспечить. И что получилось? Сгорел от рака опер Луховицкий. Пять лет назад и закопали под одиночные выстрелы из автоматов. А ведь молодой был. Сорока, кажется, не было.

Гоша Тбилисский. Красивый грузин. Рост под два метра, весь — от горла до пояса — в наколках и черных волосах. Бабы его без памяти любили. Большой был специалист по замкам. А как песни пел! Со своей бригадой кочевал по городам Союза. За неделю-другую умудрялись обчистить до десятка квартир. Пока их в одном городе ищут, они уже в другом, за пятьсот километров. Сорвался с крыши, когда уходил от вневедомственной охраны, после того как нарвался на квартиру с сигнализацией. Наводчица лопухнулась. Гошу хоронили в Тбилиси. Много людей приехало, красивые были похороны. Может быть, самые красивые из всех, что Муха видел.

Еще один Миша. Дроздом кликали. Татарин из Казани. Улыбался так, что его редкие зубы видны были все до последнего. Специализировался на угоне машин. На зоне соорудил самогонный аппарат. Полгода не могли найти. А искали люто. Как раз была горбачевская перестройка, и с пойлом боролись повсеместно. Потом — слух такой был — кум поставил аппаратик у себя дома. До сих пор, поди, стоит. А Дрозда застрелили свои же — два года назад на разборе под Жигулями… То есть под Тольятти, где эти машины делают. Чего-то там не поделили из-за машин.

Муха прислушался к собственным ощущениям. Грудь, кажется, отпустило. Да и кашель пропал. Надо бы в баньку сходить, попариться. В настоящую, русскую. С веничком, с эвкалиптовыми каплями. После бани у него по неделе — по две не было изматывающего, взахлеб, кашля и грудь не ломило.

Нет, водки надо выпить. Какие-то дурацкие воспоминания пошли. Все о смерти. Хотя кто-то сказал, что удел живых — вспоминать мертвых. Это точно. Вон, кого ни возьми, все вспоминают то Сталина, то царя Николашку, то Христа, который хоть духовно и жив, но телом-то умер. Или что-то там говорили, будто тело его не нашли? Этого Муха не помнил.

Крепился и не пил он потому, что ждал своих пацанов. Ну пусть не совсем своих — их Мамай дал, но сейчас они под ним и пашут на него.

Он встал, подошел к холодильнику, достал початую бутылку водки и плеснул в рюмку. Постоял, взвешивая ее в руке, шумно выдохнул и выпил одним большим глотком. Закрыл глаза и прислушался к ощущениям. Раза четыре его прихватывала язва, и он до сих пор со страхом ожидал возвращения боли. Кто-то когда-то сказал ему, что как раз от водки-то язва и бывает. Врачи вроде по-другому говорят, но страх остался.

С неделю назад к нему приехал старый его знакомец Руслан. Богатый, на «мерседесе» прикатил. Лет шесть назад они соседствовали на койках в лагере. Друзьями-приятелями не были. У того свои земляки, у Мухи свои. И интересы разные. Но и не враждовали, хотя чеченов на зонах и не любят. Заносчивые, злые, чуть что — сразу за ножи хватаются. Слова им не скажи, хотя в тех местах со словами вообще строго. Руслан попроще других был, а может, просто поумней. Не торопился врагов размножать. Приехал хорошо, достойно. Шестерок своих с собой не потащил, внизу оставил. Один только помог ему поднять сумку с угощением. Тяжелая сумка, вдвоем не съесть. Сидели долго, часов пять. Повспоминали старое, покачали головами. Потом Руслан сказал, делая скорбное лицо:

— Горе у меня. Брата убили.

— На войне, что ли? — без особого интереса спросил Муха. Ему все эти чеченские дела не нравились. Ну надумали бунтовать — получите. А что хотели? И так денег столько наворовали, что карманы лопаются. Бедные-несчастные, а как ни посмотришь — все дома у них каменные и в каждом по машине стоит, а то и не по одной. Беженцы — Муха по телевизору видел — большинство в коже. Даже старухи в кожаных куртках. Поди-ка русаков из деревни выгони! В польтах чумовой расцветки, которые еще при колхозном строе куплены, да в куртенках болоньевых. Кирпичные дома-то только у богатеев новых, а по деревням все сплошь деревянные.