Неожиданно для самой себя Харриет подскочила, метнулась в коридор и торопливо сбежала по лестнице своего разрушенного дома. Страх и несчастье уже бросали свой зловещий отсвет на все предметы. Было только десять, Блейз обещал вернуться к двенадцати. Где же он, где? Раньше, когда ей требовалась помощь, он всегда оказывался рядом, всегда умел утешить ее и поддержать — почему же сейчас он не с ней? Почему не утешает ее? Ею овладело желание выскочить из дома и бежать по улице неизвестно куда, искать Блейза, выкрикивать его имя. Она села и вцепилась обеими руками в клетчатую красно-белую скатерть. В конце концов, он же никуда не делся, не умер, и он нуждается в ней больше, чем когда-либо. Наконец-то до нее начала доходить заключенная в письме Блейза вдохновенная мольба. Ему нужна ее любовь, ему нужно еще больше ее любви. Хватит ли у нее этой любви и хватит ли сил, чтобы помочь ему сейчас? Теперь Харриет знала, что хватит. Силы переполняли ее до краев, она чуть не захлебывалась ими. Больше не сдерживая себя, она стонала вслух. Она ждала возвращения мужа, чтобы поскорее утешить его и утешиться самой. Ведь не потеряли же они друг друга? Они не могут потерять друг друга. Просто на них навалилась страшная беда, и они должны выстоять вместе.

* * *

Блейз вернулся около одиннадцати. Харриет, которая к этому времени уже настроилась ждать до полудня, сидела неподвижно, как арестант, накрепко прикрученный к стулу, — неподвижно, потому что если он шевельнется, то веревки вопьются в тело еще больней. Но тут вдруг послышались шаги — и вошел он. Солнце пробилось сквозь дымку, кухня наполнилась ясным, бледным светом. В глазах Блейза стояла испуганная мольба. Харриет шагнула навстречу, почему-то очень осторожно, словно боясь уронить тяжелую большую вещь, обняла его и положила голову ему на плечо. Его руки тут же вцепились в нее, вцепились в ее платье, словно пытаясь его содрать. Пылающая щека прижалась к ее лбу. Так они долго стояли молча.

Наконец она отстранила его.

— Садись сюда. Нет, знаешь что, принеси сначала виски.

— Харриет, девочка моя, ты простила меня?

— Да, конечно. Не беспокойся, все нормально, с этим все нормально.

— Ты все еще любишь меня?

— Да, конечно, конечно. Не говори глупостей. И неси виски. До самого возвращения Блейза Харриет пребывала в мучительном смятении. Думать она не могла совсем, лишь мысленно хваталась за мужа, будто притягивая его к себе и хоть этим немного утешаясь. Ничто, кроме него, не имело значения, он один имел значение — даже Эмили Макхью можно было, пожалуй, выкинуть из головы. Как будто Блейз попал в аварию, был покалечен, изувечен, сама его жизнь висела на волоске, и теперь только Харриет, только ее неослабное внимание и забота могли его спасти. Ее любовь к мужу осталась непоколебимой, и она терпела свою арестантскую боль, не задумываясь о ее природе. Но едва Блейз появился на пороге, в ней вдруг что-то произошло, вдруг вспыхнул белый яркий свет, и она снова могла думать, более того, думать логично и последовательно; теперь она ясно видела, что важно, что неважно, и, кажется, даже понимала, что надо делать. Вот только ее дом по-прежнему лежал в руинах, в воздухе по-прежнему разлита была тусклая неживая просинь, и само время казалось каким-то ущербным, как в дни траура или всенародных бедствий.

Блейз принес бутылку виски и стоял рядом, глядя на Харриет сверху вниз. На его лице застыла гримаса страха.

— Не смотри на меня такими жутко испуганными глазами, — сказала она. — Я люблю тебя.

— Так ты не бросишь меня?

— Бросить тебя в самую трудную минуту? А для чего, по-твоему, я выходила за тебя замуж?

— И не потребуешь развода?

— Нет. Я просто рада, что ты наконец-то все мне рассказал. Сто лет назад надо было это сделать. Кто поможет человеку в беде, если не жена?

— Слава богу! Слава, слава богу! — сказал он и со стуком поставил бутылку на стол. Рот его вдруг запрыгал, он быстро поднес к лицу сжатую в кулак руку и стал водить жалкими трясущимися губами по костяшкам пальцев.

— Конечно, это… ужасно, — сказала Харриет. — Это страшный удар. Ах, зачем ты меня обманывал, надо было довериться мне, давным-давно… так вышло гораздо больнее. Только, пожалуйста, не плачь, я хочу, чтобы у меня голова была ясная. Нет, виски это тебе, мне не надо. И сядь, наконец. Как зовут… мальчика?

— Льюк. Но мы… мы зовем его Люка. Немного по-итальянски…

Люка. Мы зовем его Люка. Мелочи, мелочи были убийственней всего, и они еще только начинались.

— Где они живут — Люка и Эмили Макхью?

— Снимают квартиру в пригороде. К югу от Темзы. О Господи. Когда ты произносишь их имена, мне кажется, что все кругом рушится.

— Что делать, эти люди реально существуют, ты навещал их много лет. Я должна привыкнуть к их именам, разве не так? Кто еще о них знает? Ты говорил кому-нибудь… нашим друзьям… вообще кому-нибудь?

— Только одному человеку, — сказал Блейз.

— Кому? Он колебался.

— М-магнусу… Магнусу Боулзу — так, кое-что… Мне надо было хоть кому-то сказать.

— Ты рассказал Магнусу? Когда?

— Несколько лет уже… Но только в общих чертах, без подробностей… Понимаешь…

— Значит, Магнусу. Пожалуй, мне это неприятно. Хотя тут уже ничего не поделаешь. И что он?

— Сказал, что я должен тебе во всем признаться.

— Да? Он молодец, он мудрый. И хорошо, что только Магнус. Если бы все кругом знали, а я нет… Я бы этого не вынесла.

— Родная моя, неужели ты думаешь…

— Я не знаю, что я думаю. У меня еще пока шок не прошел. Итак, до сих пор все было втайне. А как теперь?

Блейз смотрел на нее, не совсем понимая, о чем речь. Он не знал, как теперь. Само признание казалось ему таким непреодолимым барьером, что он даже не пытался заглянуть вперед. Там была сплошная непроглядная туманность, состоящая из распыленных обломков прежней жизни. Только теперь на него вдруг нахлынуло счастливое сознание того, что барьер преодолен — а он все еще жив. Он жив, он разговаривает с Харриет. Она простила его, сказала, что любит. Вместо угроз и причитаний он слышит какие-то нормальные слова о том, как быть со всем этим и что делать дальше.

— Не знаю, — пробормотал он, глядя на нее счастливыми широко открытыми глазами, все еще мокрыми от слез. То, чего он страшился девять долгих лет, случилось. Все оказалось так легко и безболезненно, все кончилось в одну минуту, все кончилось — он свободен. Он снова будет нормальным, здравомыслящим, счастливым, порядочным человеком…

Харриет все поняла по его глазам.

— Ничего, зато я знаю. Когда я читала твое письмо… кажется почему-то, что это было ужасно давно… думала, что не смогу выдержать… А теперь знаю точно, что смогу. Такое чувство, будто меня затащил водопад — огромный водопад, Ниагарский, — и вот я внизу… и жива, даже кости не переломаны… Ну, во всяком случае, жива.