— Я не могу вас отпустить, — с сожалением сказала Жанна. — Вы обвините меня в похищении, посадите в тюрьму. А мне сейчас нельзя за решетку. Мне Захара Афанасьевича нужно оттуда вытаскивать.

Разумеется, она не собиралась убивать следователя, просто нужно было нагнать на него страху, чтобы он затем сам, по собственной инициативе призвал себя к молчанию.

А Сажков испугался не на шутку. Потому что прекрасно понимал, с кем имеет дело. Жанна давно уже осознавала свою причастность к мафии, а сейчас она фактически возглавляла ее. И Сажков знал обо всем.

— Я никому ничего не скажу!

— Я не могу рисковать, — качнула головой Жанна.

— Этот человек заплатил мне… Он дал мне взятку… Мне никак нельзя придавать этот факт огласке.

— Хорошо, вы напишите признание в том, что получили взятку. И вас отпустят… — мило улыбнулась Жанна. — Обещаю, никто никогда об этом не узнает. Если вы будете хорошо себя вести.

Сажков кивнул. Да, он готов попасть к ней в кабалу, лишь бы вернуться к своей семье.

* * *

Сильный удар в живот смял печень, заставив ее взвыть от боли. Но сам Соус даже не пикнул. Заскрипел зубами, зажмурил глаза — вот и вся реакция.

— Откуда у тебя ствол? — спросил опер в расстегнутой до пупа рубашке.

В кобуре под мышкой у него болтался пистолет, кисти рук оттягивали кожаные перчатки. Соуса не пытали, с него просто спрашивали за сломанный нос. Руки у него скованы за спиной, живот открыт. И как ему после этого уважать ментов?

— Нашел.

— Нашел?

— Нашел, — подтвердил Соус.

— Труп ты нашел.

— А труп не находил.

— Труп на твоем стволе числится. А ты не знал?

— Быть этого не может.

Ствол у Соуса «чистый», он уверен был в этом на все сто. С армейского склада пистолет, не пользованный. Он отстреливал его, готовил к бою.

— А почему не может? — напирал опер. — Откуда ты знаешь?.. Если ты нашел этот ствол, то не можешь знать, есть на нем труп или нет?

— Я не знаю.

— А труп есть… Знаешь, какая это статья? Знаешь, сколько лет?

Соус знал, что ствол ему могли подсунуть. Тот, который был с ним, отложат в сторону, а к делу пришьют ствол из какого-нибудь висяка.

— Сколько дадут, столько и будет.

Капеллан уже дал о себе знать, весточку передал. Адвокат будет уже завтра. И следователю он обещал занести. Но пока что дела у Соуса дрянь. Уж очень больно бьет оперок.

— Еще раз спрашиваю, откуда пистолет?

— Нашел.

— А сам откуда?

— Из Челябинска. А что, нельзя?

— А здесь что делаешь?

— К подруге приехал.

— К проститутке ты приехал.

— И что?

— И сутенера ее избил.

Соус вздохнул, насмешливо глядя на мента. Машина зарегистрирована на его имя, документы в полном порядке, а связь с проституткой в Уголовном кодексе не прописана. И за сутенера его не осудят. Так что зря опер сотрясает воздух. А вот за ствол ему могут выписать пару лет лишения свободы. И если Капеллан не вытащит его отсюда… Соус мрачно усмехнулся себе под нос. Ничего не будет Капеллану. Потому что не сдаст его Соус. Чтобы не светить самого себя. Уж лучше отбыть срок за «железо», чем зачалиться за ограбление казино. А если еще Караван узнает, кто гонял его по горам, то до суда Соус просто не доживет.

* * *

Медосмотр был пустой формальностью, но врач все же распорядился отправить Захара в санчасть. Там он провел два дня, а на третий его выставили за дверь, с переводом в общую камеру.

Все два дня Захар чувствовал себя неплохо, а сегодня он едва держался на ногах. Голова болела, кружилась, координация движений разбалансирована, и еще его тошнило. И когда его вели в камеру, он думал только о том, как поскорее принять горизонтальное положение.

Но все шконки в камере были заняты, а на некоторых теснились по два человека. Хата большая, но народу в ней с избытком. Воздуха здесь не было, сплошь табачный дым, который не мог перебить вонь от грязной одежды и немытых тел. Камера сырая сама по себе, а еще здесь на веревках под самым потолком сушилось нижнее белье, носки и даже портянки. Кто это, интересно, здесь носил сапоги-прохоря. Впрочем, этот вопрос Захара интересовал едва-едва. Если, конечно, обладателем таких сапог не был какой-нибудь древний вор старинной, «нэпмановской» формации.

Но за столом-дубком гнездилась молодая поросль. Самому старшему блатному лет тридцать, не больше. В запах табачного дыма вмешана была вонь от сгоревшей ваты. Вроде бы телевизор есть, электричество к нему подведено, можно было соорудить кипятильник, так нет, «чифир» приготовили по старинке — на горящей вате из матрасов. Понты не усиливают вкус, но придают ему особое настроение. Обо всем этом Захар подумал вскользь, из тошноты головокружения.

«Деготь» еще только готовился, на стол не накрыли, поэтому сортир можно было занимать. А оттуда воняло, хоть святых выноси. Захар слышал, как пролилась вода, как лязгнуло ведро. С толчка слез мордастый толстяк с короткой толстой шеей. Он вышел прямо к Захару.

— О-о, новенький! — обрадовался он.

И протянул ему руку, якобы для приветствия. На самом деле Захара тупо проверяли. Нельзя пожимать руку «петуху» и человеку, который только-только справил нужду на виду у всех.

— Помочь хочешь? — Захар обозначил движение, как будто собирался отдать ему свою скатку из матраса и постельного белья.

— Я с тобой здороваюсь, брат!

— Мои братья руки после параши моют.

— Умный? — набычился арестант.

— Не зли меня, — спокойно и даже с улыбкой сказал Захар.

— А то что?

Захар пропустил вопрос мимо ушей. Всем своим видом он давал понять, что толстяк умер для него. Но если он вдруг воскреснет, придется зажмурить его по-настоящему.

Он подошел к столу, за которым собрались избранные. На него демонстративно не обращали внимания, но все же он поздоровался.

— А чего так тихо? — спросил паренек с большими глазницами под маленькими бровями.

Глазки такие же маленькие, как и брови. Зато наигранной наглости в них выше крыши. Но это все на показуху. Он спросил, а сам невольно огляделся: как реагируют на него остальные.

Захар едва коснулся его взглядом. Он смотрел на коренастого парня с широким приплюснутым носом и полузакрытым правым глазом. Зрачок этого глаза безжизненно смотрел куда-то сквозь Захара. Ненастоящий зрачок, стеклянный.

— Шумно тут у вас, поэтому и поздоровался тихо, — сказал Захар. — Все равно ведь не услышите.

— Зато увидим, — усмехнулся одноглазый.