происхождения и поляки немецкого происхождения[43]. Те поляки, которые считаются русского происхождения, хозяйство у них конфискуется, детей в школу не берут, молодежь всю вывезли в Германию. Стариков и детей вывозят неизвестно куда. Брать с собой ничего не разрешается, кроме 2-х марок на одного человека{333}.

У тех поляков, кого сразу не убивали и не заключали в концлагерь, по сравнению с украинцами, белорусами (не говоря уж о евреях) было определенное преимущество. Их отправляли в центральную Польшу, в генерал-губернаторство, где они могли как-то обустроиться, учитывая их происхождение и сохранившиеся родственные связи. Ситуация же, в которой оказались представители других этнических общин, становилась безвыходной вдвойне. Генконсульство ничего не могло дать им, кроме обещаний, немцы наседали, денег на жизнь не было. В донесениях в центр эмоционально констатировалось: «Имеющиеся сбережения были прожиты. Работы нет. В перспективе – голодная смерть»{334}. Отчаявшиеся самостоятельно направлялись к советско-германской границе (немцы с готовностью выдавали пропуска), рассчитывая перейти ее нелегально. Легко догадаться, чем заканчивались многие такие попытки.

Из писем генконсула Михаила Коптелова видно, что он сочувствовал горемыкам, писал об их крайне тяжелом положении и подчеркивал трудовое социальное положение претендентов на эвакуацию: «Больше всего рабочие, батраки, крестьяне, кустари, мелкие служащие, которые по своей бедности не могли в начале войны уехать к себе домой».

По итогам беседы с членами делегации, которую привел художник Высоцкий, генконсул писал в Центр:

В настоящее время они не имеют ни работы, ни средств для своего существования. При выселении им разрешают взять с собой только 50 кг ручного багажа, а остальное забирают немцы. В последнее время им начинают отказывать даже в продаже съестных продуктов под предлогом, что они продаются только для немцев и немецких граждан. Оставленные на произвол судьбы, они слезно просят и молят, чтобы советское генконсульство в Данциге взяло их и их имущество под свою защиту и оказало им хоть какое-нибудь содействие. Сами они уже теперь считают себя советскими гражданами.

В процессе беседы делегация указала, что если генконсульство замолвит за них перед местными властями, чтобы их не выселяли и не отказывали им в продаже съестных продуктов до окончательного решения вопроса об их судьбе, то их положение и отношение к ним значительно изменится. Местные власти им заявляют, что если Советский Союз пропустит их через границу и возьмет под свою защиту, то они предоставляют все транспортные средства для отправки их на родину.

Положение всех этих людей действительно очень тяжелое. Я выслушал все заявление делегации и заявил им, что я этим вопросом заинтересуюсь. По вопросу о вмешательстве в их положение указал им, что Гдыня и другие бывш[ие] польские территории не являются нашим консульским округом.

Мой вывод: всех украинцев, белорусов, поляков, евреев, уроженцев с Западной Украины и Западной Белоруссии, очутившихся не по их вине теперь на немецкой территории и в крайне тяжелом положении нужно как можно скорее эвакуировать, соблюдая при этом известную осторожность. Всех этих лиц и их имущество взять под консульскую защиту.

Прошу Вас, тов. Молотов – указать, как нам поступить в этом вопросе{335}.

Не совсем типичный пример для советской дипломатической службы (особенно после вала репрессий конца 1930-х годов), когда сотрудник, даже такой как генконсул, высказывает свое мнение, не дожидаясь инструкции из Центра. Обращает на себя внимание и то, что Коптелов заступался не только за «социально-этнически близких» украинцев, белорусов и русских, но также за поляков и евреев. Подобное расхождение с линией руководства было чревато неприятностями. Со всей очевидностью Коптелов был человеком порядочным, совестливым и старался выполнять свои консульские обязанности, которые предполагали заботу о соотечественниках.

О желающих переехать на постоянное жительство в СССР сообщало и полпредство в Берлине. Впрочем, без категоричных выводов и рекомендаций:

По данным консульского отдела за время с 1-го октября по 20-е ноября обращалось по вопросу гражданства и въезда лично 278 человек, имевших ранее польское гражданство и урожденцы [так в шифртелеграмме] бывшей Польши. Из них 221 человек украинцев и 57 белорусов. Поступили ходатайства на въезд от украинцев 39 человек и белорусов 13 человек. Кроме того поступили письменные запросы приблизительно от 650 человек. Подавляющее большинство обращавшихся являются урожденцами Западной Украины и Западной Белоруссии. Выехавших за границу в связи с германо-польской войной единицы. По некоторым данным претендуют на въезд 1500 семей евреев бывших польских граждан и без гражданства, урожденных в этих областях, имеющих там родственников и имущественные интересы{336}.

Это была только верхушка айсберга. Количество желающих уехать в СССР было значительно больше, с каждым днем в советские загранучреждения в Германии поступали все новые заявления. Было отчего «схватиться за голову», ведь массовый приток иммигрантов в СССР не входил в планы советского правительства. Показательна резолюция Молотова на этой шифртелеграмме полпредства: «Т. Потемкину. Боюсь, что мы дали повод раздувать без смысла это дело»{337}.

Приходилось рассматривать заявления и граждан Западной Украины и Белоруссии, чьи родственники находились на службе в польской армии и остались на германской территории. Приведем одно из таких заявлений, адресованное маршалу Ворошилову и датированное 4 ноября 1939 года (стиль, орфография и пунктуация сохранены):

Узнали мы от возвращающихся пленников, что германское командование задерживает пленников бывшей польской армии, отправляя их на принудительные работы в разные места, причем пленники находятся в оплаканном виде, особенно издеваются немцы над пленниками евреями. Как граждане Западной Белоруссии города Пинска, во имя 22-й годовщины Октябрьской революции и Советской власти – освободительницы угнетенных народов, – апеллируем до вас как вождей победоносной Красной армии, горячо просят интернировать[44] у германского командования об освобождении наших детей, отцов, мужей, братьев, терпящих в плену голод и холод. От имени нескольких сот семейств – Клемпнер Сора Малка, Плотник Бенцион, Гелер и Готлиб {338}.

На обращении Ворошилов поставил резолюцию: «Т. Молотову. Для принятия по линии НКИД. Инф[ормация] направлена»{339}.

Маловероятно, что эта просьба была услышана. Проблема заключалась не в германской стороне, которая действительно удерживала военнопленных, но не возражала против их передачи советской стороне. Что характерно, речь шла не только о евреях, но и о 50 тысячах украинцев и белорусов – бывших военнослужащих польской армии. Молотов без всякого энтузиазма отреагировал на соответствующее предложение Шуленбурга{340}.

В СССР не только не хотели обременять себя беженцами из «германской Польши», но и требовали от немцев вернуть в генерал-губернаторство тех граждан, которые самовольно перебрались на советскую территорию. Их численность составляла примерно 60 тысяч человек. Обратившись к германскому послу с этим предложением, Молотов мотивировал его тем, что «наплыв беженцев причиняет большие затруднения СССР» {341}.

Немцы отреагировали сдержанно, но все же не стали возражать – при условии, что им вернут всех немецких граждан, в том числе находящихся в заключении в тюрьмах Западной Украины и Белоруссии{342}. В беседе с Молотовым 17 мая